Восемь племен

Напротив того, именно эта минута, когда толпа лучников рассеялась по полю в бесполезной погоне, показалась ему самой благоприятной для отступления, тем более что пленницы спаслись бегством и больше нечего было отстаивать на стойбище.

Глава 5

Девочка, послужившая первым яблоком раздора, не убежала вместе с другими. Впрочем, Ваттан теперь считал её призом, взятым с боя, и, вероятно, не допустил бы её бегства. Она шла в толпе молодых людей, рядом с Колхочем, небольшая и стройная фигура которого внушала ей, по-видимому, больше доверия, чем высокий стан её первой защитницы. Ваттан достал из-за пояса железный нож Колхоча и собрался вручить его по назначению, но внезапно почувствовал желание присвоить его себе. Он пытался бороться, но искушение было сильнее.

— Слушай, Колхоч, — сказал он полушутя, — вот я возьму нож, а ты возьми девку… Что тебе, — прибавил он в виде оправдания, — ты достанешь себе другой.

Колхоч положил руку на плечо пленницы в знак безмолвного согласия. Побратим должен был отдавать побратиму по первому слову даже собственную жену или ребёнка.

— Я дам тебе шкур!.. — поспешно заговорил Ваттан. — И новую одежду, и двух упряжных оленей.

Он чувствовал некоторое угрызение совести перед великодушием товарища. Нож был дорогою собственностью, а пленница — случайным подарком судьбы; но предложенные им подарки могли уравнять какие угодно убытки.

Колхоч покачал головой.

— Мой груз полон, — возразил он, — по нашим горам нельзя возить лишнего, а ездить на оленях я не умею… Дай мне лучше свою нательную рубаху!.. — прибавил он, видя, как Ваттан хмурится от огорчения.

Морщины на челе оленевода разгладились, он сдёрнул с себя сначала верхнюю рубаху из толстой шкуры, чёрной, как атлас, потом снял нижнюю, тонкую и лёгкую, вывернутую вверх гладкой мездрой, красиво окрашенной в оранжевый цвет соком ольхи, и отдал её Ительмену, который в свою очередь сделал то же. Обмен рубахами предполагал высшую степень интимности, но, к сожалению, побратимы были слишком неравного роста. Рубаха Ваттана достигала Колхочу до пят, и, после некоторого колебания, он надел её сверху, как верхний балахон. Левое плечо её было выпачкано свежею, но уже засохшей кровью. Ваттан, впрочем, не обращал внимания на свою рану. Он просто надел свою верхнюю одежду прямо на тело, а обменный подарок свернул и сунул за пазуху. Бескорыстие молодого Ительмена удивляло его, ибо он привык, что все гости из приморских посёлков постоянно выпрашивают у оленеводов подачки и не могут насытить свою жадность ни выгодами самого дешёвого торга, ни наиболее обильными дарами. Но земля южных Ительменов была богаче; они так же мало привыкли просить и унижаться, как и зажиточные кочевники тундры.

Мами внезапно рассмеялась: Колхоч в своём новом балахоне и Ваттан с голой грудью и пазухой, раздувшейся от дружеского подарка, показались ей в высшей степени смешны. Но, вспомнив, что именно заступничеству обоих друзей она обязана спасению от плена, она устыдилась и, чтобы замять свою неуместную весёлость, снова пустилась в путь, увлекая за собой отряд товарищей. Гиркан опять бежал рядом с нею впереди всех. Глаза его широко улыбались, ибо он тоже был чувствителен ко всему смешному. Мами вспомнила вдруг, что пленницы обязаны освобождением, строго говоря, его хитроумной штуке, и, посмотрев на него внимательнее, заметила, что на его одежде не было ни одной лишней складки, хотя он участвовал в беге и битве. Её интерес к этому весёлому и щеголеватому юноше снова заслонил её внимание ко всей остальной толпе.

— Где вы живёте, люди Одул? — спросила она, желая что-нибудь знать о загадочном роде Одул, который, по словам многих, происходил от волка и унаследовал любовь к бродяжничеству от своего, беспокойного предка.

— Там! — сказал неопределённо Гиркан, указывая рукою на запад. — Мы не любим одной и той же реки или леса: сегодня здесь, а завтра там.

— А много ли вас? — продолжала девушка с любопытством.

Гиркан отрицательно покачал головой.

— Нас только четыре рода, — сказал он с известной гордостью. — Бурые лисицы редки, но они всех лучше, — прибавил он многозначительным тоном.

— Неужели у вас нет родных рек и пастбищ? — с удивлением спросила Мами. Она с раннего детства привыкла, что стадо её отца уходит весною на ледники Острой сопки, а на зиму спускается к тополевым лесам, на большой реке Лососи, и считала это место своей родиной.

— На что нам пастбища? — сказал Гиркан презрительно. — Наши стада вольны, как мы; они пасутся по всей земле между трёх морей, а пасёт их Пичвучин!

Девушка поняла, что он говорит о диких оленях, ибо бог Пичвучин, маленький карлик, обладавший, как Протей, способностью превращаться в любого зверя, считался по преимуществу пастухом всех диких оленьих стад.

— Неужели у вас нет собственных оленей? — сказала она с сожалением в голосе. Жизнь без стад казалась ей крайней степенью бедности, лишённой не только уверенности в завтрашнем дне, но и совершенно пустой и бессодержательной, похожей на жизнь зверя, но недостойной человека.