Восемь причин любить тебя сильнее

Вскоре в комнату вернулась Сесилия с пластиковым подносом в красно-белый горошек, на котором стояли две фарфоровые чашки и такой же чайник. Сбросив на пол стопку журналов, она поставила поднос на кофейный столик.

Артур наклонился, поднял журналы и положил на другой стул.

Сесилия никак на это не отреагировала, как будто создавать беспорядок по ходу дела здесь было нормально.

– Ну вот, – сказала она. – Мне полагается быть хозяйкой и разлить? Вы так говорите?

– Да, – улыбнулся Артур и едва удержался от того, чтобы прийти на помощь – рука у девушки дрожала.

– Итак. – Сесилия протянула Артуру чашку с блюдцем и, по очереди указав пальцем на расставленные по комнате стулья, выбрала самый большой, с торчащим из-под выцветшей бирюзовой обивки наполнителем. – Расскажите мне о своей жене. Зачем вы здесь? – Она подтянула под себя ноги.

Артур рассказал о браслете и о том, как отслеживал историю каждого шарма, чтобы узнать больше о жизни Мириам до того, как они встретились.

– Я также узнаю больше о себе, – признался он. – Встречаюсь с человеком, узнаю что-то и чувствую, что меняюсь и расту. Возможно, и другие тоже немного выиграют от встречи со мной. Это странное чувство.

– И, должно быть, волнующее.

– Да, но я чувствую себя виноватым. Я жив, а моя жена – нет.

Сесилия слегка кивнула, как будто поняла.

– Я тоже чувствовала себя живой когда-то. Бывала здесь и там, переживала, волновалась. Теперь я здесь. В ловушке.

– Но ведь по-настоящему вы не в ловушке, не так ли? Я о том, что вы можете уйти отсюда, когда захотите?

Сесилия пренебрежительно махнула рукой.

– Позвольте, Артур, рассказать вам о моей жизни. Пока вы заново открываете свою, моя умирает. Звучит, наверно, драматично, но я так это чувствую. Мы были вместе два года, прежде чем Франсуа забыл, кто он такой. Все началось с мелочей – он забывал выключить свет, терял очки. Такое ведь с каждым может случиться, да? Человек кладет хлопья для завтрака в шкафчик для кофейных чашек, теряет шлепанцы, оставив их под кроватью. Поднимается наверх и не может вспомнить зачем. Покупает в магазине молоко, хотя бутылка стоит в холодильнике. Плохо то, что однажды Франсуа едва не сжег дом.

От нахлынувших чувств глаза Сесилии наполнились слезами.

– Он поднялся наверх вздремнуть после обеда – как всегда между двумя и четырьмя. В это время я оставляю его в покое – чтобы он набрался сил, прежде чем снова взяться за работу. Когда я потом вошла в спальню, чтобы разбудить его, кровать уже горела. Пламя взметалось чуть ли не до потолка, а сам Франсуа просто сидел и смотрел в окно. Он даже не заметил опасности. Я помчалась, как газель, схватила одеяло, забежала в ванную, смочила одеяло под душем и кое-как сбила огонь. Матрас обуглился и дымился. За все это время Франсуа так и не произнес ни слова. Я схватила его за плечи и спросила в порядке ли он. А Франсуа уставился на меня, но не ответил. Вот тогда я и поняла, что он тронулся рассудком и прежним, блестящим автором, уже не будет.

Рассказ произвел на Артура странное впечатление – Сесилия говорила о Шоффане не так, как это сделал бы помощница или секретарша.

– Как вы с ним познакомились?

– Я приехала в Лондон четыре года назад, работала в ночном клубе, за барной стойкой. Хозяева всячески третировали меня, штрафовали за каждый разбитый стакан, а я был слишком молода, чтобы постоять за себя. Однажды вечером в клуб пришел Франсуа с друзьями, и мы с ним разговорились, поболтали о том о сем. Он стал приходить чаще, почти каждый вечер. Так продолжалось недели, наверно, три, а потом он предложил мне работу: выполнять кое-какую работу по домашнему хозяйству, решать некоторые административные задачи и составлять ему компанию. Меня он покорил. Мне льстило, что известный писатель проявил ко мне интерес. Я переехала, именно чтобы помогать, и с того момента у нас завязались отношения.

Артур потягивал чай, размышляя над значением слова «отношения».

– Надеюсь, вы не против, что я разговариваю с вами. Я так долго держала все внутри. Если бы вы знали, сколько у него ненавистников и недоброжелателей. Друзьям и родственникам больше нет до него никакого дела. Он сменил нескольких агентов, и последнего не интересовало ничего, кроме денег. Осталась только я. И я не могу уйти. Я остаюсь и забочусь о нем. Не могу его бросить. Мне двадцать восемь, и я застряла здесь.

– Вы его… опекун?

– Теперь – да, потому что больше между нами ничего уже нет. Не то что раньше. Когда мы встретились, он был великолепен. Он был свободен. Это то, что мне в нем нравилось. Я помогала ему печатать, выполняла обычную работу по дому, помогала с дневником. Он как-то сказал, что я напоминаю ему пуделя, такого красивого и нетерпеливого. Я рассмеялась, и ему понравилось, что я не обиделась. Он мог говорить гадости, мог быть сварливым и грубоватым, но он дал мне дом. Дал мне уверенность в себе. У меня появились деньги, и я могла посылать кое-что семье. Я чувствую себя обязанной ему, чувствую, что должна оставаться и заботиться о нем. Если я уйду, кто присмотрит за ним? На мне столько забот.