восемнадцать плюс

Мэр Москвы выходит в город,
Мэр Москвы идет в народ,
рвет рубаху, топчет шапку,
говорит, что он урод,
бьется в приступе падучей,
раздирает в кровь лицо,
разгоняет Ленинградку
и Садовое кольцо,

Он проходит мимо храма,

громко в колокол звонит,
исцеляет прокаженных
и с звездою говорит,
мэр Москвы в метро ныряет,
посреди людской пучины
террористов выявляет,
обезвреживает мины.

Пробегает кросс на лыжах

и с горы съезжает в санках,
он играет на гармони,
стелет скатерть-самобранку,
а на ней блины, икорка,
да грибов соленых кадка,
кормит нищих он, убогих,
всех, кому пришлось несладко.

Приезжает он в Билингву

и читает впопыхах
две поэмы, два верлибра
и один роман в стихах,
ловит тачку до Манежки
и, хоругви теребя,
на коленях подползает
к стенам древнего Кремля.

За народ он Бога молит,

за него он слезы льет —
ничего не понимает
наш ублюдочный народ.

«Это конец. Поезд медленно мчится…»

Это конец. Поезд медленно мчится.
Мирно лежу, вспоминая другое.
Хуже того – это было в провинции,
Хуже того – это было со мною.

Время шаталось, как пьяная женщина,

Падали листья – тогда была осень.
Помню гостиницу, в сколах и трещинах,
В небе сибирском невнятную просинь.

Были: фонтаны, аллюзии к Кушнеру,

Яблоки в парке, река словно море,
Мыло и бритва, буфетчица скучная
(Хуже того – это было со мною).

Были: шатание влево ли – вправо ли,

Пиво с утра, а на завтрак – каша,
Множество чаек, которые плавали,
И воробьев, мои рифмы клевавших.

Стоит уехать из этого города,

Поездом скорым, в вагоне плацкартном,
Сумку сжимая, икая от голода —
Хуже того – не вернуться обратно —

Чайки потонут и небо развалится,

Все воробьи растворятся в асфальте,
Даже буфетчица с мужем расстанется
И с чемоданом уедет в Тольятти.

Волны в реке, как в кастрюле, запенятся

И обратятся все яблоки в завязь —
Город сожмется до трещины в лестнице —
Той, у которой с тобою прощались.

«Речи праздничного президента…»

Речи праздничного президента
Слушает мой пьяненький народ.
Начиная с этого момента
Буду ненавидеть Новый год.

Он приходит бутафорским гадом,

В нем куранты блеют, как баран,
Расцветает детскою отрадой,
Поводом нажраться вдрабадан.

Ждут его и весело, и тупо,

В магазинах толчея и ад,
Елки новогодние, как трупы,
На базарах мрачно возлежат.

У метро, в ларьке, с лицом помятым,

Судя по наколкам, из тюрьмы,
Старый хачик соблюдает свято
Ритуал приготовленья шаурмы —

Тот же самый. Те же мандарины,

Оливье, подкисшее пюре,
Телевизор, гости, запах винный —
Я умру, должно быть, в январе,

На рассвете, в собственной квартире,

И тогда уже совсем всерьез
Мне подарит жизнь в загробном мире
Белый и крылатый Дед Мороз.