Вошь на гребешке (СИ)

   - Будто мир перевернулся и свет сошелся в луч, - тревожно отозвался Тох, зажигая по кругу огоньки в масляных плошках. - Черна, ты такая одна, я увидел тебя и пропал. Ты мой лес, я ночевал в зарослях твоих кудрей и душа моя приросла. Никому не отдам. Украду, увезу. Я все учел, давно думаю. Двух бугов привел. Мы успеем добраться в нижнюю долину у корневой складки(39) до того, как тебя хватятся и сама Тэра станет вершить поиск.

   - Ты потеряешь все, - предупредила Черна, хотя это и не требовалось.

   - Не ребенок, сам знаю.

   - Ведешь себя, как мальчишка, - усмехнулась Черна, двигаясь ближе и гладя изнанку плаща. - Давно хотела спросить, как добыл чера? Удивительный мех. Греет и завораживает.

   - Ты моя жизнь, - совсем тихо шепнул Тох, снова нащупывая пояс и уверенно его расстегивая. - Утром ты уедешь со мною.

   Черна промолчала. Она слышала не раз о загадочном мехе чера, пробуждающем нежность и в каменных сердцах. Сейчас ощущала чудо всей спиной. Мурашки ползли, дыхание сбивалось, слова анга казались особенными, а всякое обещание согревало душу. Вынуждало уронить слезинку - хотя прежде Черна не замечала за собой склонности к чему-то подобному. Анг дышал в ухо. Ночь на рыжем пуху кажется, стоила всех прежних, проведенных с Тохом...

   - Шум, - вздрогнула Черна, резко вскидываясь.

   - Да хоть шархопад(40), - прорычал анг.

   Но радость сгинула, как унесенный ветром запах ночного цветка. Черна гибко перекатилась на колени, опираясь левой ладонью о мех и правой нащупывая оружие. Любое. За пологом листвы, в густеющих поздних сумерках, кто-то плакал и стонал. Он был слаб и его настигали. Даже, пожалуй, пару раз задели, взбудоражив округу запахом крови. Корни под плащом дрогнули, захрустели, наполняя пещерку пылью и чуть заметно смещаясь. Они знали жажду неслучайного, а то и хуже - предрешенного.

   Черна зарычала, встряхнулась, обнимая ладонью рукоять клинка. Короткие волосы при первом движении полезли в левый глаз, при втором осекли ознобом правую щеку.

   - Ум растеряла, стой! - рявкнул анг, норовя подмять и удержать.

   Черна утекла из-под его руки, бережно провела клинок по плащу, не срезая нежный ворс, по слухам способный заточить сталь лучше любого мастера - если такова прихоть мертвой твари. Или затупить, почему бы нет? Потому что - не важно!

   Широко раздувая ноздри и слизывая из ветра чужую жажду, Черна скользила в тенях. Густых, как сметана и прозрачных, как пар ранней осенней прохлады. Тяжелых, как удар кузнечного молота - и наделяющих крыльями подобно загадочному дракону полудня...

   - Не лезь!

   Голос анга казался едва слышным и ничуть не существенным. Ночь резала душу темным клинком, норовя выжать хоть каплю чистого страха. По коже тек холодный влажный воздух. Чужая боль железным цветком раскрылась в горле, удушала. Рукоять клинка сжигала ладонь гневом без примеси рассудка или жалости.

   Глухие листья на сажево-черных ветвях вдруг стали ажурным кружевом: далеко впереди обозначился перламутр лунного серебра. Он прыгал бликами и мчался сплошным ручейком сияния, звенел копытами по мелким камням.

   В мелькании бликов Черна заметила тень впереди, прыгнула, ощущая клинок продолжением тела. Языком, готовым коснуться пищи нынешней ночи. Тварь - сгусток мрака, выбросила клинки когтей. Тварь проскребла траву брюхом, поделилась с лесом трепетом голодного рычания. Черна ненавидела и свой спрятанный под кожей страх, и чужую жажду, и ночь, сомкнувшую над головой капкан вороненого мрака.

   Серебро(41) близкого света делало лес загадочным и, как казалось Черне, ничуть не мрачным, оно манило - и оно же было обречено... Тварь обозначала себя движением, бросающим на шкуру лоснящиеся блики. Злоба бугрилась под мехом. Черна кралась, босыми ступнями ощущала прохладу и напряжение верткого корня, следовала его изгибам - и своей судьбе, ветвистой, как этот корень. Шарховый пояс жег тело. Тварь, наконец, распознала врага и отвернула морду от серебра, ненавистного ночи. Слюна увлажнила длинные клыки, когти со скрипом освежевали древесную шкуру.

   Черна возмущенно зашипела, когда чужой клинок попытался предать, хотя ладонь по-прежнему вела рукоять, не ослабляя хвата. Уверенность надежнее насилия удушила сопротивление стали. Черная шкура твари лопнула на спине, от загривка и до подреберья. Остро запахло кровью, корни под ногами отчетливее шевельнулись, норовя дотянуться до поживы. Еще дышащей, но так даже вкуснее... Разрубленная вторым ударом левая лапа зверя повисла на остатках шкуры. Черна зарычала, чувствуя себя - ночью, беспросветной и сбывшейся, как конус тьмы, раскрытый в ровный полог. Серебряный перебор копыт затих, блики остыли, делаясь слабее с каждым мгновением. Случайный, чуждый глухой чаще осколок светлой луны растворился в безмерном, каком-то окончательном удалении.