Восхищение

Она подошла, и я увидел ее большие красивые глаза, наполненные светом. Нет, не проститутка.

У проституток не бывает такого чистого взгляда. Скорее – неформалка, из тех, кто приезжает в город, начитавшись о Серебряном веке, бродит по старым улочкам, питается энергетикой прошлых лет, пьет дорогой кофе, курит сигареты, сидит на подоконниках в старых доходных домах и коммуналках, пропадает дни напролет в модных лофтах и творческих пространствах. Я называю их мотыльками, тянущимися к свету.

То, что надо.

На лбу у девушки, аккурат между бровей, светилось фосфорическое зеленоватое солнце – нелепая татуировка, скорее всего, временная. Потому что нужно быть чокнутой, чтобы сделать такую татушку навсегда.

– Пойдем. Тут недалеко. У меня глинтвейн, и подруга играет на скрипке.

Я закашлялся, стирая с носа и с губ едкую желчь.

– Романтика. И ты каждого так к себе приглашаешь?

– Только тех, кто замерз.

Она протянула ладонь в перчатке с обрезанными пальцами. Я позволил девушке потянуть меня за собой. Под ногами хрустели осколки стекла и бетона, за спиной отдалялись звуки автомобилей и гуляющей толпы, фонари исчезли, и стало совсем темно. Я видел только мягкое зеленоватое солнце, которое время от времени поворачивалось в мою сторону.

Где-то действительно тонко заиграла скрипка. Что-то из классики, я плохо разбираюсь.

– Вот и пришли!

О, этот голос в темноте.

Чьи-то пальцы легли мне на плечи, и даже сквозь пальто и свитер я почувствовал тонкие острые ноготки.

Солнце взмыло в воздух. Теплые губы коснулись моих губ.

Вокруг ухмылялся город. Он любил мотыльков.

А потом меня стошнило.

2

Хочу признаться: я циничный, наглый, самовлюбленный тип, который ненавидит людей.

Мне тридцать три года, я директор филиала крупной компании, у которой шесть офисов по России и еще четыре в Латинской Америке.

Я зарабатываю тем, что улыбаюсь людям. Улыбаюсь постоянно: когда звоню по телефону, веду деловые беседы, отрабатываю сделки, составляю спецификации, выставляю счета, встречаюсь на обедах, ужинаю в ресторанах, засыпаю с кем-нибудь в незнакомых постелях, просыпаюсь и снова звоню по телефону. В моей работе нет долгих перерывов. Я всегда на связи, мил и доброжелателен, от меня приятно пахнет, я одет во что-то дорогое и иду в ногу со временем, выбрит, причесан, с подстриженными ногтями и в блестящих туфлях. Готов помочь, подсказать, выслушать, написать, успокоить, обрадовать и сопереживать.

А где-то внутри меня трепещут обрывки изодранной души. Как поэтично, да? Но это правда, ничего похожего на метафору.

На работе мне платили за улыбки, за хлопки по плечам и за возможность написать в WhatsApp в любое время дня и ночи. Я надевал улыбку перед пробуждением и снимал ее, когда засыпал. Хотя, кажется, даже во сне мои губы непроизвольно разъезжались в стороны, обнажая искусственные (о, давно искусственные) зубы.

Улыбка вымотала меня. Признаюсь, в начале карьеры я честно, искренне хотел всем понравиться.

Когда мне было двадцать четыре, я только что переехал из Пскова в Город и устроился на работу в компанию, мною двигало что-то неуловимо прекрасное, духовное, чистое. Что-то, что я давно затолкал в темные уголки сознания и что никогда уже, наверное, не вытащу.

Я даже не могу подобрать подходящее определение тому чувству. Мне не нужны были карьера, заработок, дорогой автомобиль, золотые запонки и искусственные зубы. Я просто хотел ощущать себя нужным.

Это желание быстро прошло. Через полтора года я стал главой филиала в Питере, взял квартиру в ипотеку и принялся натягивать улыбку на лицо помимо воли, потому что так требовали работодатели.

А когда я стал улыбаться под копирку, то понял, что все вокруг делают точно так же.

Циники.

Как-то на корпоративной вечеринке за городом один мой бывший приятель в половине пятого утра рассказал мне о Городе. Мы стояли на крыльце дома, кутаясь в пледы, были безнадежно пьяными и немного оглохшими от музыки, которая гремела за нашими спинами из гостиной.

– Пойми, дружище, Город не любит тех, у кого есть душа, – бормотал приятель, то и дело покашливая, отрыгивая и заливая в себя очередную банку пива. – Это монстр. Он создал вокруг себя флер романтики, создал иллюзию, будто сюда можно приезжать и быть самим собой, раскрываться, творить, что хочешь. Но на самом деле это не так. Разные творческие людишки прилетают на его свет и гибнут. Город сжирает их искренность, вытаскивает с потрохами…

Где-то на этом месте приятель расстегнул ширинку, вытащил из штанов член и начал отливать прямо с крыльца, целясь в мангал, на котором недавно жарились шашлыки. Зашипели угли, в черноту ночи поднялись завитки белого дыма.

– Здесь нет людей с чистой душой и совестью. В Городе живут, как у Достоевского, униженные и оскорбленные. Ты можешь быть сколько угодно писателем, поэтом, актером, романтиком, можешь любить людей или природу – Город не оставит тебе шансов остаться человеком. Оглянуться не успеешь, а ты уже офисный хомяк, бригадир на стройке, воротила бизнеса или развозчик пиццы в желтом костюмчике и с рюкзаком на спине. Сечешь?

– Я не поэт и не писатель.