Восхищение

Я начал приходить в коммуналку каждый вечер после работы. Приносил с собой дорогое вино, стручковую фасоль, филе индейки. Усаживался на скрипучий диван у круглого стола. Пил терпкий зеленый чай. Слушал разговоры. Я ждал зова Города. Ждал, когда он позволит действовать.

И потом зов прозвучал.

Через две недели после знакомства я взял Марину под локоть и повел на улицу.

– Люблю гулять по ночам! – оживилась она. – Со мной давно никто не гулял.

Мы шли вдоль Обводного канала, по узкой замерзшей тропинке, куда-то в пыльную темноту. Мне надоело, я вызвал такси и повез Марину в центр.

– Зачем ты позвала меня той ночью?

Она повела плечом, разглядывая мелькающие за окном пятнышки фонарей в отражении реки.

– Ты был несчастный и одинокий. Как раз в моем вкусе.

– Жалеешь ущербных?

– Не говори глупостей. Ты не ущербный, а потерявшийся. Ты сошел с дороги и не знаешь, как вернуться обратно.

– Где-то во мне тоже есть доброта?

– Ты и так добрый.

Мы остановились у дорогого ресторана на Невском. Я провел Марину за столик, заказал водки. Сказал, расстегивая верхнюю пуговицу на воротнике и оттягивая галстук:

– Я не добрый, Марина. Я циничный и наглый, коварный и ублюдский. Я такой, каким ты меня встретила тогда, в подворотне. Я не был несчастен, а просто перепил. Это разные вещи, да?

Она смотрела на меня с улыбкой.

– Я за то, чтобы все цели были достигнуты, а все задачи – решены, – улыбнулась Марина. – Высшая точка наслаждения человека – добиться всего, чего он желал. Если ты хочешь добиться всего таким способом, что ж, не буду останавливать.

– А у тебя какая цель и какие способы?

Я мимолетно разозлился. На эту Маринину улыбку, на ее невинный взгляд, на татуировку солнца на лбу, которую не видно было при свете, но зато она светилась в темноте. Еще на плоском животе Марины, вокруг пупка, была другая татуировка – голубой треугольник. Бессмысленный, светящийся треугольник.

Она вздохнула, закручивая розовые волосы указательным пальцем. Потом сказала:

– Я хочу вытащить из тебя невозможность компромисса и жажду саморазрушения, а потом запихнуть туда любовь к жизни, доброту, умеренность.

Мы несколько минут молчали. Мне нечего было сказать, я вдруг растерялся от ее слов. Стащил галстук через голову, расцепил запонки, убрал в карман.

– Ты очень странная, – буркнул я, когда принесли водку и две тарелки теплого салата. – Мы с тобой из разных миров.

– Знаю. Ты не почувствовал этого, когда блевал в подворотне? Я сразу поняла. Мы пересекли границы в темноте и слились воедино.

– Странная, – повторил я, налил водки и выпил.

Впервые за много лет моя искусственная улыбка сползла не во сне, будто намокший грим, и обнажила истинное лицо. Я разглядывал Марину, не скрываясь, сделавшись настоящим. Тем самым парнем, которого сожрал Город.

Марина тоже налила себе полную рюмку, но не пила, а смотрела на меня.

– Нравлюсь? – спросил я. – Такого ты хочешь полюбить?

– Стараюсь смотреть в корень, – ответила она, выдохнула и опустошила рюмку.

4

Мы подъехали к бизнес-центру за полночь.

– Это здание принадлежит моей компании. А я здесь – босс.

Мне не хотелось хвастаться, но слова вылетали сами собой – заученные фразочки для женщин, у которых сносит крышу от дорогих автомобилей, брендовых шмоток и толстых кошельков.

Холодный ветер завывал на пустынной улице, греб снег и швырял его в лицо.

– В прямом подчинении – две тысячи человек, – говорил я, ведя Марину к стеклянным дверям. За нашими спинами тяжело вздыхал зимний город. – И еще примерно столько же по найму, на удаленке или приходящий персонал. У меня кабинет на самом верхнем этаже. Как пентхаус. Я властелин Города, понимаешь?

Марина кивнула, разглядывая кабинку лифта изнутри. Поднимались в молчании, затем прошли по широкому коридору сорок второго этажа. Я открыл дверь кабинета и пропустил Марину вперед.

Самые дорогие шлюхи теряют волю, заходя в мой кабинет. Самые крупные клиенты на мгновение замирают, осматривая его. Шеф из Москвы, как правило, ухмыляется и заявляет, что я денди, как Онегин, – и меня непременно пристрелят когда-нибудь. Он плохо знает классику.

Марина обыденно произнесла:

– Красивый вид на залив! Сделаешь кофе?

Мне захотелось крикнуть: «Что с тобой не так? Почему ты не такая, как все? Почему ты не удивляешься мини-гольфу, настоящему камину с дровами, плазменному телевизору во всю стену, аэрохоккею и дивану, который по размерам едва ли не больше твоей комнатки в коммунальной квартире? Почему ты просто хочешь кофе, когда видишь барную стойку и десяток бутылок с дорогим алкоголем?»

Но я не закричал, а пошел и сделал Марине эспрессо без сахара, как она любила.

Она же стояла у окна и долго разглядывала ночной Город.

– Мы пожили в твоем мире, а это мир мой, – сказал я, стоя сзади и не решаясь дотронуться до обнаженного Марининого плеча. – Мир альпиниста, забравшегося на Эверест. Если мы поднимемся на крышу, то окажемся в самой высокой точке Города. Он будет у наших ног.

Дух захватывало каждый раз, когда я об этом думал.

Город звал меня из черноты ночи. А я всегда подчинялся его зову.