Восход

— А может быть, по вашему мнению, Жильцева и других надо выпустить на свет божий? Может быть, им надо дать свободу? Пусть живут среди нас и дышат? Как вы, товарищи? Что посоветуете? Как скажете, так тому и быть.

И сразу взорвались крики, грозные возгласы, требования.

— Чего спрашивать!

— Смерть им всем!

— В поганый овраг их!

— На лошадиное кладбище!

— Гляди-ка что!

— Расстрел им всем!..

— Повесить на осинах в лесу и не снимать!

— Чего Чека глядит! Разь не видно сразу?

— Дайте нам их, мы сами расправимся.

— Ведите их сюда! На месте расстрел!

И ни одного слова в защиту! Выступил молодой парень, подойдя к столу. В руках у него бумажка. Это был Ваня, парень, которого мы с Иваном Павловичем встретили в чайной.

— Товарищи, послушайте меня! Я хоть и молодой и не мне учить вас. Но вот из нашего села несколько человек были в банде. Среди них — бывший урядник Василий Антонович, которого многие знают. Он работал у Жильцева милиционером! А кроме того, еще кулак нашего села Бушуев. Я сдуру чуть, ей-богу, не женился на его дочери. Раньше не отдавали, а тут сами доняли, да, спасибо, мне глаза открыли. Вот бы влип!

Смех раздался среди народа.

— Да, да. Это наука нам, молодым. И стал бы вот я зятем классового врага, врага Советской власти. Я, товарищи, вот что вам зачитаю. Послушайте! «От имени трудового народа, собравшегося здесь шестого августа тысяча девятьсот восемнадцатого года, после заслушания сообщения председателя уисполкома о контрреволюционном мятеже в городе Инбаре левых эсеров, человекоубийц, покушавшихся на нашу родную Советскую власть, предлагаем ЧК и Ревкому немедленно беспощадно уничтожить поганую свору буржуазии во главе с бандитом Жильцевым, чтобы впредь никому никогда повадно не было!»

Он прочитал это громко, одним духом, запальчиво и, оглянувшись на нас, воскликнул:

— Голосую! Кто за эту резолюцию, поднимите руку!

Только тут мы увидели и поняли, как была накалена масса. Словно вихрь взметнулись руки.

— Кто против?

Ни одной руки. Да как тут поднять руку?

— Единогласно! — крикнул Шугаев. — Спасибо, товарищи. А теперь за дела. Ваше народное предложение будет выполнено.

Шумя, взволнованно размахивая руками, о чем-то крича и споря, многие тронулись на базар. Солнце взошло, базар вступил в силу, яблок навезли гору. То-то будет разговору! Разошлись и мы по своим местам. Шугаев — к себе с толпой приехавших к нему мужиков, я — к себе, в отдел управления.

Сегодня удивительно как мало было людей за пропусками.

Так было подавлено восстание левых эсеров в городке Инбаре. Жизнь шла вперед, и судьба моя вскоре переменилась. По командировке губкома я уехал в Москву, в только что открывшийся Пролетарский университет.

Однажды в морозный день утром к нам, в комнату студентов, почтальон принес письма. Два из них были мне. Я раскрыл конверт с незнакомым мне почерком. Письмо было от Феди, предкомбеда села Горсткина. В нем он пишет, что с весны уже комбеды будут работать вместе, артельно, что дом Тарасова отремонтировали и в нем устроена библиотека, проводятся занятия с неграмотными, а на сцене ставятся спектакли.

Весной, после спада полой воды, они починят плотину, а водяная мельница уже выстроена. Материал и жернова взяты с мельницы Полосухина.

«А еще сообщаю, Петр Иванович, осенью этой, на праздник Казанской, Лену повенчали с Ефимкой, гармонистом. Грустно тебе будет от этого или нет, не знаю. А думаю, что лучше так. Ты учись и выходи большим ученым. Санька тебе кланяется. Она вступила в комсомол, играет на сцене. Веселая, озорная, как и была. Словом, солдат-девка.

Федору мы не трогаем. Пусть живет и знает, что их время миновало навсегда.

Излишки хлеба мы продали государству, кооператив получил городской материал, какой нам очень нужен.

Вот тебе и все.

Твой друг Федор Евсеев».

От Сони уже второе письмо. Пишет, что курсы медсестер она окончила, просилась на фронт, но ее оставили в Пензе работать в госпитале.

«Петр, пиши, не ленись. Моя мечта — поступить в Саратовский медицинский институт, на хирургическое отделение.

Время впереди, и мы еще увидимся. Будь жив и здоров. Привет твоим друзьям по общежитию.

Целую тебя. Твой друг Соня.

О Никите-продотрядце, который стоял у вас в доме на квартире, отец твой недавно писал, что он, Никита, когда покончил свою работу с вывозкой хлеба, уехал в Питер. Эшелон с хлебом со станции Воейково сопровождал он и продармейцы из других сел».

Прочитал я письма. Защемила тоска по далекому родному селу, по городу Инбару, по товарищам моим Шугаеву, Боркину, Гаврилову и чудаковатому Коле Бокову.

И так потянуло к ним, захотелось взглянуть на наш утопающий теперь в сугробах снега родной город, где я работал, мужал и учился самой доподлинной революционной жизни! Не забыть мне тех тяжелых и радостных дней никогда. В них моя молодость, в них восход моего зрелого, сознательного бытия.

1956

Художник жизненной правды