Восход

А Майлз знал, что Питер боится рассказывать маме о своем первом приступе головной боли: ведь она подтвердила его главную догадку. Мамина мигрень представляла собой нечто особенное, о чем она не хотела рассказывать. Возможно — какое-то ее горе.

Приступ повторился с новой силой. Питер вытащил карандаш из спирали блокнота и пририсовал еще одну черточку. Затем стал медленно считать про себя.

Девятый за месяц. Он положил блокнот на место и перевернулся на живот, чтобы посмотреть в световой люк у своей постели.

Их семья жила в двух комнатах, если не считать кухни и ванной. Такое жилье досталось им по ошибке — в университете почему-то решили, что в этой квартире две спальни. Но маме понравился высокий скошенный потолок и огромные окна, они же световые люки на нем: она сказала, что хочет спать под звездами, даже несмотря на то, что в городе их трудно разглядеть. Поэтому они переехали сюда, сделав кое-какую перепланировку. Сначала они раздобыли раскладной диван, на котором спали родители. А потом сделали для Питера его собственный полуэтаж.

Полуэтаж представлял собой высокую застеленную ковром платформу вдоль одной из стен их единственной жилой комнаты. Мама всегда описывала ее как «слава-богу-достаточно-большую». Несмотря на вынужденную экзотику, у Питера в его убежище было все, что папа называл «предметами первой необходимости»: кровать, стол, книжная полка с тремя обувными коробками, набитыми бейсбольными карточками, несколько мягких игрушек-зверушек и коллекция старых радиоприемников, которые Питер собрал сам или пытался это сделать. Полуэтаж отгораживали высокие, по грудь, деревянные поручни, но привычной лестницы не было — папа втиснул узкий лестничный пролет в нишу под гардероб, расположенной в стене. И хотя у себя наверху Питер мог услышать все, что громко произносят в комнате, вроде «Телефон!» или «Ужин готов!», вежливым считалось открыть дверцу бывшего гардероба и позвать сына через импровизированную лестницу.

Мама всегда пользовалась лестницей, в то время как папа частенько забывал и кричал ему что-нибудь, сидя прямо на диване в комнате. Поэтому Питер, разглядывавший в окно облака, крайне удивился, когда мама окликнула его прямо из кухни.

— Питер? — мама-англичанка произносила его имя «Пита».

Питер перевернулся на спину и что-то невнятно промычал, словно человек, по уши погруженный в домашнее задание по математике.

— Папа звонил. Он отложил работу и сегодня будет дома раньше. Сказал, что хочет сообщить нам нечто важное.

Питер осторожно сел в кровати. Голова уже почти не болела. На мгновение он будто заметил какое-то шевеление краем глаза, но стоило ему повернуть голову, как все исчезло.

— Насколько важное? — откликнулся он. Но услышал только позвякивание тарелок и шум воды в кухонной раковине.

Отец Питера был гляциологом: изучал ледники. Или, как Майлз любил их называть, «гигантские льдышки». Папина работа состояла из двух частей. Первая — преподавание в Нью-Йорке. Питер хорошо знал все, что связано с этой частью его деятельности. Папа носил джемперы с v-образными вырезами, рубашки и галстуки, по утрам неизменно пил апельсиновый сок с тостом из семи злаков и к пяти часам возвращался домой, если не играл по средам в баскетбол с коллегами. По ночам Питер слышал, как он тихонько постукивает по клавишам ноутбука, набирая очередной доклад о глобальном потеплении или лекцию для студентов.

Второй частью работы были полевые исследования. Папа недели проводил в палатке на арктическом льду, разъезжал на собачьих упряжках и снегоходах, взбирался по отвесным скалам и запускал сигнальные ракеты, чтобы отпугнуть белых медведей. Ему доводилось есть сырое тюленье мясо, летать на вертолете и проваливаться в ледяные расщелины. Питер мог узнать своего папу с этой стороны только по чужим рассказам, главным образом благодаря студентам, заглядывавшим к ним на ужин. Они постоянно болтали о том, как доктор Солемн подхватил выпадавшего из старого вертолета человека, или о том, как он отпугнул медведя выстрелом из винтовки, чтобы спасти одну из ездовых собак. Похоже было на то, будто живешь с Кларком Кентом, но так ни разу и не увидел Супермена.

Папа вернулся весь красный и такой запыхавшийся, будто бежал сюда от самого университета. Он махнул свернутой газетой в сторону комнаты, чтобы Питер и мама ждали его там, и театрально поклонился, едва не стукнувшись лбом об пол.

— Бог ты мой. — Мама искоса посмотрела на Питера. — Прямо как лакей ее величества.

Питер понимающе вздохнул. Чем больше папа волновался, тем более странно себя вел. Питер уселся на диване рядом с мамой, а папа отодвинул журнальный столик в сторону, так, чтобы встать прямо перед ними. Расчистил себе сцену. Затем многозначительно откашлялся.

Питер заворчал.

— Ты скажешь наконец или нет?

Папа улыбнулся и покачал головой.

— Это долгая история.

— А когда у тебя было по-другому?

Жестикулируя свернутой газетой, доктор Солемн начал свой рассказ.