Восход

Роуэн обожгла Долана злобным взглядом и побрела назад к своей трибуне.

— Бабушка, — начала Тиа, — никто не стремится положить конец нашему жизненному укладу. Только победить страх перед миром над нами. Это и была надежда Грейс. Она надеялась, что мы сами выберем, как будем жить. Здесь или на поверхности.

— Выберем? — взревела Роуэн. — Этот выбор уже был сделан!

Толпа зароптала, и Роуэн поняла, что ее перекрикивают каждый раз, как она пытается заговорить. Она помахала рукой, чтобы толпа затихла, и указала на Тиа.

— Это дочь моей дочери, но настало время показать Тиа, что мы не можем пожертвовать многими ради прихоти одного. Мы не позволим рисковать жизнями наших детей ради опасного порыва бездумной девчонки. Отвернитесь от нее, и мы вместе вернемся к работе. Мы сохраним то, что построила для нас Грейс!

— Это ты предала Грейс, Роуэн! — вскричала Тиа. — Ты насаждала среди нас невежество, поощряла наши страхи. Я обещаю: члены Первой линии родословной больше не будут изгнанниками. Неважно, сыновья или дочери, мои дети увидят свет звезд.

Все ошарашено вздохнули. Она почувствовала на себе взгляд Маттиаса.

Одна женщина, мать, державшая на руках малыша, заговорила громким, звонким голосом.

— Из вас двоих только одна говорит правду, Роуэн. И тебе я не верю.

Она отвернулась от Роуэн и посмотрела на Тиа. Девушка узнала ее — это была смотрительница из садов. Она спокойно глядела на Тиа, ее сын играл с длинными волосами матери.

К Тиа повернулась еще одна женщина, встав спиной к Роуэн, потом то же самое сделал ее брат. Тиа стояла, как громом пораженная, а в толпе нарастал шепот, и все больше людей отворачивалось от Роуэн, которая замерла в зловещем молчании.

— Глупцы! — сказала она. — Вы ждете мудрости от ребенка, готового впустую предать память предков, отдавших жизни за то, чтобы найти это убежище для своего народа! Она поведет вас в жестокий верхний мир только ради того, чтобы утолить свое детское любопытство!

Группка братьев и сестер из Третьей линии повернулась к Тиа. Потом еще люди. И еще. Она узнавала каждого из них, у нее кружилась голова.

Теперь на нее смотрел каждый человек в палате.

Глава тридцать седьмая Питер

Когда Питер вернулся в питомник вместе с Доланом, его мама спала прямо на песке под охраной Нормы. Рядом лежала раскрытая красная тетрадка. Она была исписана до последней страницы. Он наклонился над книгой, не в состоянии перебороть искушение и не заглянуть.

Он стал читать.

Маи лежала на узких салазках. Ее исхудавшее тело было завернуто в меха и одеяла. Она раскраснелась, и это было странно — только недавно она казалась такой бледной. Я надела на нее меховой капюшон, и из-за выбившихся наружу локонов она выглядела совсем молодой и здоровой — возможно, слегка усталой, будто весь вечер провела на коньках.

Норма и Грю тянули салазки. Грю хорошо знала дорогу и привычно трусила вверх. Маи почти сразу же уснула, все еще сжимая в руке пузырек с герметиком. Несмотря на истощение и плохое самочувствие, Маи будто чувствовала воздух верхнего мира — она говорила, что «слышит» его, — и она проснулась, как только я развернула салазки по направлению к лагерю Грегори.

Наш путь отмечала высокая ледяная стена — мне нравилось, как она меняет цвет в зависимости от времени суток: по утрам розовая, а днем серо-голубая. Она ничем не отличалась от утесов неподалеку, и Маи помечала дорогу одним из своих браслетов, расстегивая плетеное кольцо по дороге к стене и мимоходом вонзая его в зернистую поверхность снега, не притормаживая собак. Это была ее метка, которую она замечала по пути домой. Уже позже, когда земля стала известной и привычной, в метке не было нужды, но сама собой появилась традиция — она будто похлопывала по плечу старого друга.

Теперь, когда мы проезжали стену, Маи протянула руку, чтобы провести по ее шершавой поверхности, наверное, думая, сколько у нее раньше было сил.

— Остановись.

Хотя шумел ветер и голос Маи ослаб, я сразу ее услышала. Я прислушивалась и ждала этой просьбы. Я стояла с собаками и смотрела, как Маи расстегнула браслет и подняла руку.

Браслет с трудом проломил первый слой ледяных кристаллов, налипших на стену, но, к моему облегчению, на мгновение задержался там, куда его повесила Маи. Я хотела уехать до того, как браслет упадет на землю, но Маи распечатала пузырек с герметиком и выплеснула его на стену с браслетом. Лед вокруг стал прозрачным, и браслет будто завис в воздухе.

Его плетеные нити цвета крови играли и переливались на ярком солнечном свете, будто он каким-то образом ожил, а не был навечно вморожен на место.

Я заплакала, глядя на него, не потому, что понимала — Маи никогда больше не увидит свою метку, — а потому, что знала — как бы я ни пыталась, память о ней никогда не сохранится в таком же ярком и чистом свете.

Питер закрыл тетрадь, понимая, что все это время испытывал ненависть к самой обычной вещи. Он почти поверил, что именно она похищала у него маму. Но это оказалась обычная красная тетрадка, на обложке которой было выведено два слова: для Тиа.