Восход (повести и рассказы молодых писателей Средней Азии и Казахстана)

Оказывается, Коваленко — плохонько, правда, с заминками, но говорил о-немецки. Немец внимательно выслушал его и, пробормотав что-то, отрицательно мотнул головой.

— Нет, — отец его никогда не был в России.

— А теперь спроси: была ли в России его мать?

Коваленко спросил, и немец вновь мотнул головой. Солдаты заулыбались. А Барчук забасил медленно и сурово:

— Твой отец не бывал в России, мой отец не встречал твою мать и не бывал в Германии… Так почему же мы похожи?

Коваленко перевел, и немец недоуменно пожал плечами.

А Барчук продолжал:

— Слушай, фриц, или как тебя там, Ганс? Если бы мы встретились в мирное время, я бы, наверное, обрадовался такому сходству. Может быть, мы друзьями стали, братьями. Водку бы вместе пили, за девушками ухаживали. А сейчас… Пристрелю я тебя… Собственными руками застрелю. Чтобы моя копия… чтобы фашист с моим лицом по земле ходил?!

Барчук нагнулся, ухватил немца за плечо и заорал: — Вот видишь?! Видишь?! Что твой подлюка Гитлер натворил?..

Он отшвырнул немца и приказал:

— Мерган, веди взвод…

Солдаты шли полем, и прошлогодняя, стерня сухо трещала под ногами. Этой весной поле пахалось только снарядами, и многочисленные воронки делали его похожим на лицо, изрытое оспой. Вдалеке чернело полусгоревшее село. По его окраине проходила вторая линия обороны гитлеровцев и теперь мало что уцелело в этом селе — ветер доносил сладковатый запах гари.

Слева у дороги еще чадил наш Т-70, под гусеницами тапка лежали два немецких автоматчика, вернее — то, что осталось от них…

Мерган обошел танк. Из люка свисал танкист — пальцы почти касались земли. Подошел Барчук, вдвоем они вытащили танкиста и бережно уложили его на сухое место, рядом с гусеницей.

Дальше, у околицы деревни, все пошло вперемежку: наши тапки, немецкие танки, пушки, пятнистые бронетранспортеры, скошенные автоматчики…

— Самое пекло, видать, здесь было, нам еще… — последние слова Барчук не договорил: засвистел низко шальной снаряд, и все дружно нырнули в ближайшую воронку. Снаряд разорвался рядом.

Встали не сразу. Барчук сорвал соломинку и, покусывая ее крепкими зубами, сказал:

— Ну… Как боец ты сегодня хорошо поработал, — улыбка у Барчука вышла кривая, он все грыз свою соломинку и искоса поглядывал в сторону батальонного КП — оттуда по дороге несся мотоциклист.

— А как командир? — Мерган отобрал у Барчука соломинку и смотрел на него требовательно и сердито. Он я сам знал, что как боец сработал сегодня неплохо: если бы каждый солдат в каждом бою уничтожал хотя бы одного фашиста — Гитлеру давно крышка…

— А как командир? — не дождавшись ответа, прокричал Мерган в конопатое и мясистое лицо Барчука.

Барчук молчал, грыз новую соломинку и вглядывался в приближающегося мотоциклиста.

— Связной. Лейтенант Сидоров…

Узнав связного, Барчук зло сплюнул и повернулся к Мергану:

— Чего разорался? Будешь ты хорошим командиром, будешь! Москва не враз строилась. Будешь! Я тоже вот не сразу… — И невесело добавил: Если доживешь…

Они встали, пошли к селу. Вспоминая первую стычку с Барчуком, Мерган подумал, что он, в, сущности, не плохой человек. Это война его скрутила и выворотила.

Затарахтел подлетевший мотоцикл, офицеров окутало облако пыли и вонючего дыма:

— Товарищ лейтенант! Командир батальона приказал…

Это связной. Лейтенант Сидоров. Мерган слышал, что он сын какого-то высокопоставленного лица, и командир батальона очень его бережет. И сейчас Мерган с любопытством разглядывал батальонную реликвию.

Вот уж кто отличался красотой! Красотой броской, яркой. Стройный парень этот Сидоров, широкоплечий, холеный. Лицо же худощавое, с правильными чертами, прямым носом, твердым, решительным подбородком и таким Же решительным взглядом — полным энергии, жажды деятельности. Китель сидел на офицере, как влитый, широкие — бутылками — галифе из отличного английского сукна. Такое сукно — "подарок Черчилля" — желтовато-зеленого цвета получали только офицеры высших рангов. Сразу было видно, что и мундир Сидорова пошит у первоклассного портного. И широкий желтый ремень, что тугим обручем охватывал тонкую талию лейтенанта, очевидно, был специально заказан: он Чуть-чуть шире обыкновенного командирского ремня. Короче, с головы до ног этот человек был новенький и блестящий. Даже кобура пистолета блестела, как только что покрытая лаком.

Мерган и Барчук в стиранных-перестиранных гимнастерках, заляпанные грязью, со следами пороховой гари на руках и лице на этом фоне походили на кого угодно, только не на офицеров. И лица у них были усталые, как у людей, долго без отдыха выполнявших черную, трудную работу.

— Командир батальона приказал… прекратить наступление, закрепиться на западной окраине села и ждать дальнейших приказаний! — как хорошо смазанный пулемет, отчеканил Сидоров. Он стоял вытянутый в струнку, словно не сгоревшее село было перед ним, а парадный дивизионный плац…

— Как? — Барчук уставился на Сидорова. — Да они что, сдурели? Такое наступление прекратить!

Он со злостью пнул подвернувшуюся консервную банку, так, что та отлетела метров на двадцать и долго еще громыхала, переворачиваясь.