Восход (повести и рассказы молодых писателей Средней Азии и Казахстана)

Болотбек оседлал копя и, прихватив пустые бурдюки, помчался к реке. Небольшую речную прорубь, в которой раньше поили лошадей, забрало льдом, припорошило снегом. Сколько не долбил Болотбек, лед не поддавался. Пришлось искать другое место. Двигаясь вдоль реки, он наткнулся на родниковый фонтан. Спешившись, половником стал наполнять бурдюки. Пока наполнил оба, сильно намок. Взвалив их на плечи, побрел к лошади. И тут гнедок показал свой поров. Едва Болотбек перебросил один бурдюк через седло, как лошадь взбрыкнула и отскочила в сторону. Бурдюки перевалились с седла на круп, и это еще больше не понравилось коню. Он запрыгал и сбросил поклажу наземь. Совершив это черное дело, победно заржал и, подняв хвост, пустился наутек, как угорелый.

— Тпрру, тпрру, скотина, — увязая в снегу, бежал Болотбек, — стой, я тебя не съем, окаянный!

Но тот и не думал останавливаться. Напав на след лошади лесника, помчался в сторону хребта и скоро скрылся из виду. Оставалось только пригрозить вслед кулаками.

Растерянный, вернулся Болотбек к злополучным бурдюкам. До зимовки неблизко, — других лошадей нет. Ждать приезда лесорубов нельзя, это значит — оставить их без горячей еды. Засмеют до смерти: какой срам — здоровый джигит и не управился с лошадью, не смог привезти воды.

Тогда он решительно взвалил бурдюки на плечи и ношагал. Поначалу, сгоряча, ноша показалась не такой тяжелой, но уже с полдороги ноги от усталости стали подкашиваться, бурдюки раскачивались из стороны в сторону — хоть плачь. Остановиться бы, передохнуть, но тогда надо опускать ношу на снег, расплещешь воду, а ее и без того разлилось порядком при навьючивании. Тащить бурдюки волоком? Это тоже делать нельзя, они могут лопнуть.

Пальцы в намокших варежках ломило от холода, обледеневшие валенки не грели. От напряжения в висках стучало, плечи пригибало к земле. Что ж, он сам согласился поехать на лесозаготовки. Винить некого. Сам виноват. И надо держаться.

Когда Болотбек добрался, наконец, до порога избы, его покидали последние силы. Свалил с себя бурдюки и, боясь показать слабость, сразу же вышел из дома. Его качало от усталости так, что подташнивало.

Наконец придя в себя, юноша растопил печку, присел рядом на дровах, с наслаждением закурил. Ему вдруг захотелось излить свою душу, неважно перед кем, но высказать то заветное, о чем он давно думает.

— А скажите, Джумаке, — спросил он к немалому удивлению хворого старика, нарезавшего мяса для бульона. — Для чего мы живем? Вы меня слышите, Джумаке?

— Что, что ты такое сказал? Ох, спина моя, спинушка…

— Я говорю, для чего мы живем?

— Что это ты, сынок, не заболел ли часом, всякой чушью себе голову забиваешь? Для чего, для чего? Откуда мне знать, для чего. Живу, как живется. И тебе советую то же. Лишь бы не делал другим ничего плохого.

— А вы сами добро делали?.. Для людей? — не успокаивался Болотбек.

Джумаке внимательно посмотрел на юношу, видимо, уловил в его состоянии что-то особенное. Задумался.

— Как не делал, делал, конечно. И делаю. Кто просит в долг — даю. Когда к соседу сваты приехали, теленка отдал, другому — сто рублей дал, тоже помог… — Джумаке передал нарезанное мясо Болотбеку, вымыл руки, нотянулся за полотенцем. — Еще одному помог, будь он трижды неладен. Ты его не знаешь, дальний родственник он мне, в город подался, продавцом стал. Как-то ночью заявился к нам. То сроду не приезжал, а тут на тебе. Лица на нем нет, весь какой-то растрепанный. "Ну, думаю, не иначе что-то стряслось". Так оно и вышло. "Выручай, говорит, байке[17], растрата у меня огромная, пять тысяч недостает. Если в три дня не погашу, не видать мне гор". Говорит, а сам почти плачет. Да, бывают же такие люди, не приведи аллах. Раньше у него, бывало, платка жене не выпросишь, ни разу на чашку чая не пригласил, а тут — пять тысяч. Но делать нечего, надо выручать. Не срамить же родственника. Созвал всех близких к себе, рассказал им обстоятельно. Решили сообща собрать нужную сумму. И собрали, даже быстрее, чем за три дня. Только самому мне пришлось продать двух коров, да и другие не жалели последнего. Деньги ведь немалые. Спасли мы человека от тюрьмы. Но вот что обидно: думаешь, он покаялся, вернулся в апл? Как бы не так! По сей день околачивается в городе, прохвост, и хоть бы спасибо сказал…

— Я не про родственников, я про народ, — робко напомнил Болотбек.

— Опять ты мудришь, морочишь старику голову, — нохоже, рассердился Джума. — Про народ сразу не скажешь. На то он и народ. Он сам о себе сказал. Вот ностроил для вас новую, хорошую жизнь. Этого тебе мало?

Болотбеку стало неловко. В самом деле, с чего это он вдруг пристал к старику: "Зачем живем, добро, народ…" К чему эти высокие слова? И потом хворает Джумаке, это тоже надо понимать. Он хотел было уже извиниться перед аксакалом, как тот, смягчившись, продолжил: