Восход (повести и рассказы молодых писателей Средней Азии и Казахстана)

А на рассвете ему вот что приснилось. Сначала виделся цветной дождь — красные и зеленые полосы мелькали; переокрашивались, как падающие огни. Потом за ними открылись разноцветные, пестрые горы. Но не этот пейзаж, а люди, кротко идущие процессией со свечками в руках поразили внимание Киялхана; и еще — отсутствие во всем черного цвета и, главное, — высокая сосна на речном берегу с красными и синими раскидистыми ветвями, — которые, если их погладить, произносили слова. К большой ветви этого дерева была привязана качель из белоснежной пуховой пряжи, на которой сидела девушка в красном платье. И не то она тихо покачивалась, не то раскачивались и пели цветные горы. Страну эту, где обитала девушка, сосновые ветви называли Мамырстаном. Страной нежности. И у спящего философа родилась восхитительная догадка — что нет смерти в этой стране. А идущие со свечками кроткие люди — самые гнусные преступники и злодеи, каких только видела земля; теперь они раскаялись и, мягко ступая друг за другом, поют о добре. Небо здесь прозрачное, яркое, как изумруд; вороны и сороки поют чарующе; подвижный осел горячится и кружится, словно сказочный тулпар, встает на дыбы, а пад разноцветной сосною парят среди голубей крылатые толстозадые младенцы, мяукают тоненькими голосами песенки…

— Вставай! Солнышко уже высоко! — донеслись до "его слова, и от них он проснулся. Старуха Ак-апа трясла его за плечо.

— А-а… — сипло вымолвил он, и принялся кулаком тереть глаза. — Это вы, апа. Хорошо, что разбудили, а то сон плохой приснился. Может, помер бы, если не вы…

— Не говори так о снах! Разве сны могут быть плохими? Знаешь, я об этом расскажу тебе вечерком кое-что… А сейчас иди, сынок, к реке и умойся как следует, а после и позавтракаешь… Бригадир приходил, звал учителей на субботник, тебе бы надо пойти, сынок…

И вот теперь Киялхан сидит на берегу реки, с рассеянным видом бултыхая ногами в воде, и думает: если каждое утро человек не будет совершать чего-нибудь нового, разве жизнь сдвинется с места? Поэтому и хорош, необходим человеческий труд. А этот пастырь третьеклассников Тойганбай? Ведь может два часа читать лекции об общественном сознании и трудовой морали, а сам не пойдет, на покос… Как тихо здесь. Дремотная, тихая жизнь. Похоже, ничего не может случиться. Люди довольны тем, что брюхо сыто, до остального и дела нет. Похоже и на то, что они вполне счастливы и довольны своей жизнью. Но сказано, кажется, у Достоевского, что нельзя чувствовать себя счастливым, когда рядом страдают другие…

— Ой, племянничек, чего ты там раскачиваешься? — донесся до Киялхана визгливый голос. — Уж не научился ли у Ак-апы молиться?

— Нет, женге[28], это я так… — нехотя ответил Киялхан, встал и поплелся к дому. Когда он проходил мимо тетки, она подхватила с земли таз с бельем и пошла рядом.

— Люди болтают: мол, племянник чудом отыскался, все равно что из мертвых воскрес, а женге его к старухе на квартиру поставила. Конечно, чужой рот не ворота, на замок не запереть, пусть себе болтают, а все равно обидно. Оно лучше было бы, если бы ты у нас жил, да разве смог бы при таком шуме и гаме. Ведь кто пишет или рисует — для того дом с детьми не жилье. Но ты бы хоть питался с нами, чтобы не тратиться отдельно на еду, Киялхан. А то ведь неудобно как-то…

— Ничего, женге, мне неплохо и у старухи. А то, что я вам деньги отдаю, это просто моя помощь дядюшке. Не беспокойтесь ни о чем, Ак-апе ведь тоже одной не сладко живется. А со мною полегче ей…

— Ну, сам знаешь, что делать. Ак-Апа, считай, не совсем чужая нам. Из одного корня мы, родня дальняя. Но ты все ж почаще заходи к пам, чтоб соседи поменьше сплетничали. Дядька твой вон в сорок лет только очнулся, кинулся искать тебя… и нашел, гляди-ка! Так ты уж постарайся не обижать его. Тихий он человек, а такому в горе-то тяжелее других приходится. Иной раз подумаю: где он там сейчас бродит со стадом, — все один да один… уж не помер ли случайно. — И, отвернувшись, тетка хлюпнула носом.

— Не надо, женге. Дядя не из таких, чтоб легко умереть. Тот, кто за скотом ходит, живет на земле дольше всех.

…На покосе Киялхан опять глубоко задумался, вспоминая свой яркий, многоцветный сон, и не заметил далее, как выронил вилы. Пожилой скирдовальщик, уже давно косо посматривавший на него, не выдержал и заорал сверху, покраснев от злости так, что уши вспыхнули.

— Эй, учитель! Здесь тебе не книжки мусолить! Знаешь только, что детей морочить.

— Ладно там! — крикнул снизу другой. — Твоему олуху, видать, учеба не дается, а ты на учителя злишься. Иди, дорогой, — повернулся он к Киялхану, — отдохни маленько. Нелегко ведь без привычки черную работу справлять.

— А не может работать, так чего же к нам приехал? — продолжал орать Тот, наверху. — Да таких на два километра к аулу не надо подпускать! Чего им нужно у нас? Мы-то. к ним в город не лезем? А то для них и налоги плати, и курей им надо, и шерсти, и масла — и всего этого мало! А те, которые за них пашут, сеют, убирают, те. ничего не значат. А они, вишь, только думать умеют, а вилы удержати в руках не могут.