Восход стоит мессы

Беда заключалась, однако, в том, что гугеноты не верили в случайности. Их отряды, игнорируя указ короля о запрете на ношение оружия, окружили особняки Гизов и д'Омалей. Их возмущенные голоса и бряцанье ножнами были слышны даже в саду Тюильри, где королева Екатерина проводила срочное совещание со своими советниками.

В целях предотвращения беспорядков вся городская стража была поднята на ноги, ее отряды несли дежурство возле городской ратуши и в других ключевых точках столицы. Между Лувром и отелем де Бетизи постоянно сновали гонцы: Карл IX и адмирал Колиньи стремились во что бы то ни стало затушить тлеющий пожар. Впрочем, толку от их усилий не было никакого. Обстановка накалилась до предела, что еще более усугублялось болезненным состоянием адмирала.

Если вчера вечером Екатерина Медичи слабо надеялась на успех умиротворительных инициатив своего сына Карла, то сегодня ей стало понятно, что ни король, ни даже его «дорогой отец» Колиньи не могут удержать город в узде. Ей же самой на это нечего было и рассчитывать: ее, как и герцога Анжуйского, ее любимого маленького Анри, гугеноты подозревали в причастности к покушению. Д'Анжу был бледен и явно напуган, он не смел и носу показать за пределы Лувра, ибо толпы вооруженных озлобленных гугенотов могут напугать даже очень смелого человека. И лишь Генрих Наваррский оставался весел и любезен. Будто слабоумный. Впрочем, королева была признательна ему за это.

Правда, и он не отпускал от себя свиту из дюжины верных людей, Жан де Лаварден, виконт де Комменж, Гаро, Сегюр, д'Арманьяк, Миоссенн и другие дворяне не отходили от него ни на шаг. Многие заметили, что раньше он вел себя проще.

– Если бы я родился королем большого королевства и был так же высок и статен, как его величество, меня бы почитали и без свиты, – шутил он, – но поскольку я всего лишь король Наварры да к тому же не вышел ростом, приходится носить каблуки и окружать себя придворными.

Его младшая сестра везде сопровождала брата. Ее худенькая фигурка в траурном платье тенью следовала за ним.

– Мне страшно… – тихо сказала Катрин, когда они, наконец, остались одни.

Генрих молчал. Скрытое напряжение последних дней вымотало и его. Ярко горел огонь в камине, они стояли вдвоем в круге света, отделявшего их от окружающего мрака и от всего мира.

– Давай уедем, – попросила Катрин, прижавшись к нему и положив голову ему на плечо, – вернемся домой, в Беарн. Там сейчас спеют дыни и виноград, а таких персиков, какие там растут вдоль дорог, здесь не подают даже на королевских пирах. Ну что тебе стоит, Генрих. Увезем с собой твою жену. Что нам делать в этом городе? В этом каменном мешке?!

От него пахло вином и чужими духами, но ей не было неприятно. Имело значение лишь то, что он рядом и защищает ее. После смерти матери у них на всем белом свете не осталось никого, кроме друг друга. Генрих нежно погладил ее по волосам.

– Конечно, мы скоро уедем, Кати. Когда мы вернемся домой, будет еще тепло, и ты успеешь поесть персиков.

– Обещай мне! – потребовала она.

– Обещаю, – ответил Генрих.

Посовещавшись со своим верным камердинером д'Арманьяком, Генрих решил все же не оставлять Катрин в Лувре, а отправить ее в парижский особняк, находившийся под надежной охраной солдат господина де Телиньи. Самому же ему предстояло провести эту ночь во дворце. Сорок дворян-гугенотов должны были дежурить в его покоях. Сохранять невозмутимость было все труднее.

Глава 8

Французы спятили, им отказали разом

И чувства, и душа, и мужество, и разум.

Т-А д'Обинье, «Трагические поэмы»

Ночь на 24 августа 1572 года

Генрих вертелся в своей роскошной постели, изнемогая от жары и тревоги. Полог кровати был опущен, создавая видимость уединения, но в покоях дежурило сорок человек охраны. Рядом, свернувшись калачиком, лежала его молодая жена.

Генрих с нежностью посмотрел на нее. Вчера он отказался покинуть Париж по множеству причин. Но главным было то, в чем он не хотел признаться даже сам себе. Просто он знал: она не захочет ехать. Тогда это решение, поддержанное адмиралом Колиньи, казалось ему очень удачным. Теперь он не был в этом уверен.

В конце концов Генрих понял, что не уснет. Он свесил ноги с кровати и потянулся к звонку для вызова слуг, но передумал. Быстро натянув штаны и рубашку, он с отвращением взглянул на тяжелую кольчугу и отодвинул ее в сторону.

«Встретиться с королем и объясниться», – решительно думал Генрих, застегивая колет. Поздний час не смущал его, ибо ночь эта лишь продолжала странный, длинный день, который и не думал заканчиваться. «А если не удастся…», – что делать, если не удастся, Генрих не знал. Он задумчиво уставился на паука, бредущего вверх по бархатной портьере. Восемь маленьких ножек путались в пушистом ворсе, но их обладатель упорно стремился к неведомой цели. Генрих аккуратно пересадил паука на подоконник, решив, что там ему будет удобнее. Тот замер на мгновение, затем во всю прыть бросился к щели между рамами, забился туда и затих.