Восхождение

– Честно говоря, я даже не знаю, как ответить на ваш вопрос, – развел руками Маркин. – Сказать, что мы маки, вы не поверите: ведь петэновские газеты трубят, что все честные французы в восторге от его правления, а по лесам шляются одни бандиты.

– Так оно и есть, – ухмыльнулся майор Жак. – Кто же вы есть, коли не бандиты и уголовники, если не подчиняетесь решениям правительства? Чистой воды уголовники. Это я вам как юрист говорю, – стегнул он сапог прутиком.

– А если мы признаем другое правительство, то, которое не стало немецкой подстилкой и которое возглавляет де Голль?

– Поосторожнее! – резко взмахнув, стегнул он по лицу Маркина. – Здесь вам не коммунистический митинг!

Что угодно мог стерпеть Маркин, но только не это. Его шрам мгновенно стал багрово-синим, а от удара на лбу выступила кровь. Он провел по лбу тыльной стороной ладони, увидел кровь и, чтобы промокнуть рану, полез за платком.

«Все в порядке, – внутренне улыбнулся он. – Граната на месте, бечевка натянута. На всякий случай надо подойти поближе и к коменданту, и ко всей его компашке, – сделал он шаг к берберу Лангфельдеру. – Чем больше захвачу этих мерзавцев, тем больше грехов простится на Страшном суде».

И поручик Маркин дернул за бечевку! Взрыв был такой страшной силы, что полтора десятка тел превратились в ошметки рук, ног, голов и перемешанных с землей внутренностей. Ни Лангфельдера, ни его приверженцев опознать не удалось. Груду мяса, которой стали французские фашисты, свалили в одну яму, во избежание заразы посыпали известью, а сверху навалили глины, которая почему-то просела. Со временем могильный холм так сравнялся с земней, что его не стало видно, и об этой странной могиле забыли.

А вот Маркина похоронили достойно. Точнее говоря, не самого Маркина, а его руку. Ее опознали по зажатой в кулаке бечевке, к которой было привязано кольцо гранаты. Руку нашли оставшиеся в живых заключенные Верне, ее тайно, но с соблюдением христианского обряда похоронили неподалеку от барака № 7, до которого поручик Маркин так и не добрался и в котором продолжал томиться разом постаревший и как-то потухший Борис Скосырев.

Глава ХLII

Эти трагические события были не последними в череде бедствий, обрушившихся на обитателей Верне. Узнать, что за вожжа попала под хвост Гитлеру, так и не удалось, но факт есть факт: в ноябре 1942-го фюрер решил, что маршал Петэн с задачей создать нацистскую Францию не справился, поэтому правительство Петэна приказал разогнать, а вверенную ему территорию оккупировать. Так, с улиц Марселя, Тулузы, Перпиньяна и других южных городов исчезли французские жандармы, а вместо них появились немецкие патрули.

Появился новый комендант и в концлагере Верне: им стал штурмбаннфюрер Вебер. Это был высокий, тощий человек, с бритым наголо черепом, громоподобным басом и с болтающимся на шнурке моноклем, которым он, впрочем, никогда не пользовался. Охрана стала тоже немецкой, но почему-то это были не эсэсовцы, а солдаты вермахта, которых после ранений не стали отправлять на фронт, а позволили долечиваться, находясь в глубоком тылу и неся не составляющую никакого труда службу.

Сам Вебер не только не скрывал, что не имеет никакого отношения к СС, но и всячески подчеркивал, что он прирожденный артиллерист и черный мундир надел не по своей воле. Это случилось после того, как осколок русского снаряда выбил ему три ребра и врачи его от пушек отлучили. Не последнюю роль сыграло и то, что его повысили в звании: если раньше он был капитаном, то теперь стал штурмбаннфюрером, то есть майором.

Так что человеком он был незлым, в лагерные дела старался не вникать, а, развалясь в кресле и по-американски забросив ноги на стол, потягивал коньяк и читал, причем без монокля, «Зольдатен цайтунг» – это была единственная газета, которую он признавал. Как правило, к вечеру Вебер был абсолютно пьян и мирно отправлялся на боковую.

Надо ли говорить, что его заместители, помощники и даже солдаты охраны брали пример со своего начальника и тоже при каждом удобном случае прикладывались к бутылке. Но на это были нужны деньги, а где их взять? Только у заключенных. Но у заключенных их тоже не было, зато были кое-какие вещи: так что в лагере процветал натуральный обмен. Скажем, за часы можно было выменять две банки тушенки, а за обручальное кольцо – десяток яиц и банку сгущенного молока. Но если продать эти часы, не говоря уже о золотом кольце, в Перпиньяне, то хорошая выпивка была обеспечена.

Когда Борис так сильно простудился, что ему не помогали даже банки, которые, несмотря на отсутствие трех пальцев правой руки, очень ловко ставил фельдшер лагерной санчасти ефрейтор Кольвиц, бывший фронтовик намекнул, что спасти его от крупозного воспаления легких может только сульфидин. На вопрос, где его взять, фельдшер ответил, что, в принципе, он есть, но так как это лекарство предназначено для немцев, то взять его из аптечки можно только по личному распоряжению коменданта Вебера.

– Тогда придется умирать, – вздохнул Борис.