Восхождение

И пустыря уже не существовало. Слева успел подняться в небо другой такой же микрорайон, где издали знакомым прямоугольником выделялась комбинатовская девятиэтажка.

Сейчас яркая зелень «цвела» только на зеленых крупноразмерных плитках облицовки корпусов. Прошел дождь, и я лазил между домов по черно-коричневой, под стать краскам октября, вязкой глине. И спрашивал у встречных, где найти Суровцева.

— Вы что, не видите, что здесь монтаж уже закончился, идет отделка? — довольно сердито ответил мне такелажник, цеплявший крючками стропов бадью с цементом. Но сам ответ его говорил о том, что имя Суровцева для него не пустой звук, он знает, что Суровцев монтажник.

— Вижу, что отделка, но Суровцев может и здесь быть, — сказал я.

— Вот на том зеленом, это его дом, и вон там, зеленый, в другом микрорайоне. — Такелажник показал рукой вдаль. — В этих двух точках ищите.

Я смерил глазами расстояние до соседнего микрорайона — километра полтора по грязи — и, вздохнув, тронулся в путь. Но вскоре оказалось, что в микрорайон 8‑а можно пройти по асфальту Окружной дороги. Дорога вплотную подходила и к зданию, где бригада Суровцева заканчивала монтаж девятого этажа.

Если корпус я нашел по опознавательному зеленому цвету, то самого бригадира узнал издали по белому пятну хорошо знакомой мне каски, Анатолий Михеевич привез ее из Берлина как подарок немецких коллег, они и оставили на ней свои автографы, Шротер, Бромберг, Кульман, другие строители. Парторг Владимир Павлюк предлагал даже сдать каску в музей управления, где находилось уже немало подобных примечательных экспонатов. Но Суровцеву так полюбилась каска, что он не захотел с нею расставаться. Надписи же со временем потускнели и смылись от дождей.

Узнав берлинскую каску, я первым делом спросил у Суровцева о приезде в Москву Курта Бромберга, намечавшемся на начало августа. Анатолием Михеевичем давно уж был отработан деловой и семейный протокол встречи. Неделя знакомства с Москвой, затем обе семьи летят на юг, к Черному морю, в Николаевку — селение, где комбинат имеет свой дом отдыха. Потом путешествие по городам Крыма.

— Все удалось? — спросил я.

— Да, были в Николаевке, Гурзуфе, Гаграх. Только я летал с дочкой и с тремя Бромбергами, а жена с маленьким Игорьком осталась в новой квартире, мы как раз в те дни получили трехкомнатную у метро «Войковская». Москву с Бромбергом изъездили всю — музеи, парки, театры.

— А стройка, Теплый Стан?

— С этого начали. Мы как раз делали тогда с Володей Копелевым второй шестнадцатисекционный. Курт Бромберг приезжал со мной, познакомился с обеими бригадами. А работать на монтаже мы ему не дали, все-таки человек не в командировке, а в отпуске.

— Значит, посмотрел Курт Бромберг на ваши гвардейские скорости не только с экрана телевизора, а и в натуре?

— Посмотрел и остался доволен, все по плану, — улыбнулся Суровцев. — А с планом другим, главным, у нас в этом году особенно хорошо.

Я уже знал по газетам, что бригада Суровцева закончила годовой план на три месяца раньше срока, в самом начале октября. Бывало, что в октябре заканчивал годовой план и Копелев, и все же это были события особенные даже для комбинатовских особых темпов.

— Вот это уже первый сверхплановый, — Суровцев показал глазами на корпус, около которого мы стояли. — Обязательство я брал сделать годовой план к Седьмому ноября, а выходит, что к праздникам уже сдам первый сверхплановый корпус. Сейчас беремся и за второй сверхплановый. Вот так и живем на сегодня! — сказал Анатолий Михеевич, и нельзя было не почувствовать в его голосе законной гордости за успехи бригады.

Я не спрашивал Суровцева о делах Копелева, ибо и сам знал о них достаточно подробно. Но тут Анатолий Михеевич заговорил первым. Мне всегда казалось, что Суровцев, где бы он ни работал, внутренним взором всегда видит перед собою Владимира Ефимовича, примеривается к нему, ведет с ним мысленный диалог. Он и сейчас заговорил о Копелеве не только потому, что еще недавно трудились они здесь, в Теплом Стане, бок о бок. Была тут, конечно, и другая, более чем профессиональная глубокая, духовная связь, порожденная их многолетней дружбой-соревнованием.

Да, Суровцев всегда чувствовал рядом «рабочее дыхание» Копелева, а Копелев — Суровцева, и оба они, как правофланговые, вели за собою шеренги других бригад своего комбината.

Закономерность! Как увидеть ее в большом и малом, в работе, соревновании, в дружбе строителей? Как почувствовать неотвратимый, поступательный ход, железную поступь главных тенденций жизни? Ведь сплошь и рядом закономерности проявляют себя в борьбе конкретных обстоятельств, каждое из которых представляется существенным и логичным и вместе с тем порою одно противоречит другому.

Каждый строитель знает, что надо сегодня выполнять и перевыполнять план, отдавая этому все силы. Но не каждый помнит, что вместе с тем надо сегодня же неукоснительно думать о завтрашнем дне, быть всегда озабоченным будущим.