Восхождение

— На войне у нас в батарее политрук с утра спрашивал перед строем: как, мол, ребята, полморсос? — вдруг ударился в воспоминания Бондаренко. Однако тем, что он вспомнил о войне, оратор еще больше овладел вниманием аудитории.

— Какой там пылесос? — крикнул кто-то из рабочих.

— Иваныч, ты чего-то там загнул, прошу разъяснить аудитории.

— Иван Иванычу — громче, остальным — молчать. А то непонятно, — взывали из задних рядов.

— Не пылесос, товарищи, а полморсос, сокращенное слово. А полностью так: политико-моральное состояние, — охотно пояснил Бондаренко. — Политрук наш интересовался этим делом потому, что без хорошего состояния духа воевать нельзя. Мы хоть и на мирной работе, и от войны только одно эхо осталось, а строителю, монтажнику, бетонщику, маляру надо иметь полморсос высокой пробы. Тогда все будет в руках гореть и работа сама побежит вперед. А мы, если позаботимся о технике, об организации, да с хорошим настроением, — горы свернем. Это первая моя мысль!

Копелев с любопытством взглянул на выступавшего парторга. Бондаренко было уже под пятьдесят. И возраст, и рабочий стаж, и военная биография создали ему добрую репутацию по справедливости. Он имел орден за войну и орден за труд, все в бригаде знали, что Бондаренко еще до войны начинал сварщиком на авиационном заводе, а уйдя на фронт, после учебы, попал в соединение гвардейских минометов. Попросту же говоря, он воевал на знаменитых «катюшах».

Был сначала наводчиком на «катюше», а потом командиром орудия, в партию был принят в сорок третьем, в боях под Смоленском. Бондаренко провоевал со своей «катюшей» много месяцев под Минском и Могилевом, прошел Польшу и Восточную Пруссию, с войсками Второго Белорусского фронта попал затем на Одер, в район города Штеттина, и закончил свой военный поход на Эльбе.

Потом еще некоторое время служба в Германии, демобилизация в сорок седьмом, и вот боевой сержант, приехавший в Москву, пошел на столичные стройки. Сначала сварщик, потом выучился на бригадира-сантехника, а затем так и укоренился на многие годы в этой специальности.

Пятидесятилетний строитель-рабочий — это фигура, не столь уж часто встречающаяся. Стройки — удел молодежи. А тут еще такая почетная военная биография, связанная с легендарным именем «катюша». Бондаренко в бригаде любили слушать, любил и сам Копелев. Кто-кто, а уж Иван Иванович имел право на военные воспоминания.

— Дисциплина — душа порядка на стройке, — продолжал он говорить, — только та дисциплина, которая сознательно вошла, как говорится, в состав крови, в каждую клетку сознания. А на нашем темпированном производстве, когда тебя сама минута дисциплинирует, как же иначе? Иначе нельзя нам жить! Володя, — Бондаренко кивнул в сторону бригадира, — расскажет про наши успехи, а я хочу остановиться на вопросе партийного и комсомольского влияния, скажу о проступках товарищей, которые портят нам общую картину.

— Конкретней, Иваныч, общая картина нам ясна! — крикнул такелажник Николай Куракин.

— Будет и конкретно, — пообещал Бондаренко, — а пока я вам вторую свою мысль формулирую. А именно: дисциплина — это и есть совесть рабочего, это его честь. Сказал — сделал! Обещал — выполнил! Как часы! Чтобы ни у кого сомнения не вызывало, что обещанное будет реализовано в срок. И всегда в этом деле впереди коммунисты, комсомольцы. Это для нас закон. А если человек своей рабочей честью не дорожит, то ему до лампочки и честь бригады. Какое же мы предприятие коммунистического труда, товарищи, если у нас люди будут опаздывать к началу смены, во время работы куда-то там отлучаться без дела, не дорожить каждой минутой монтажа, площадку строительную загрязнять и тем подводить руководство... — Бондаренко снова кивнул в сторону Копелева и перевел дыхание после длинной фразы.

А Копелев вспомнил: был такой случай, неприятное совпадение — вечером в управлении вывесили приказ Ламочкина о соблюдении чистоты и порядка на строительных площадках и личной ответственности за это бригадиров, а на следующее утро сам Ламочкин пожаловал на участок потока № 4.

Идет Герман Иннокентьевич, рядом с ним Копелев, проходят мимо окон первого этажа монтируемого здания, а в этот момент две девушки-штукатуры, Надя Шубина и Маша Потапкина, не глядя в окно, швыряют через него мусор — и прямо под ноги Ламочкина.

Немного запачкали костюм начальнику управления. Досталось и бригадиру. Копелев не удержался, усмехнулся — надо же так! А Ламочкин рассердился не на шутку. Не из-за костюма, хотя начальник управления аккуратист, а из-за столь очевидного пренебрежения к его приказу.

Герман Иннокентьевич не спросил даже у бригадира фамилий провинившихся, бросил только через плечо:

— Твои умельцы?

— Мои, но ведь они, девчата, не видели нас, — пытался оправдаться Копелев.

— Твои — значит, и выговор тоже твой. Завтра будешь в приказе, — спокойно пообещал начальник управления.

И точно, он сдержал слово. На следующий день Копелеву был объявлен выговор в приказе и там же распоряжение: у маляров Шубиной и Потапкиной снять двадцать процентов премиальных.