Восхождение

— Это же серафимская песня. Сказано, что серафимы трепещут, произнося эти страшные слова. Это очень серьезно! Послушай, брат добрый, не ради тщеславия, но во славу Божию. Как-то зимой ночью остановился я на этих словах. Думаю, как же это так: Бог есть любовь, а самые близкие Господу ангелы — серафимы — трепещут от страха, прикрываясь шестью огненными крыльями. Дурак я был, прости Господи!.. Встал на колени и давай молить Господа, чтобы мне узнать, что за трепет такой. Господи, помилуй! Много ли, мало ли времени прошло, не помню… Только как накатило! Как затрясло меня! Господи, помилуй… Как будто сильные руки меня взяли за плечи и трясут, трясут… Страшно так стало! Я уже умираю от страха, а меня трясет и трясет. Я только ору «Господи, помилуй» — все молитвы из головы вытрясло. А как вспомнил вот эти серафимовские «Свят, Свят, Свят», как их прокричал, так все и закончилось, слава Богу. Так что слова эти с большим трепетом надо произносить, брат. Прости меня, Бога ради.

Спустя некоторое время стоим на молитве. По очереди читаем вечернее правило, покаянный канон, кафизму. Молитвослов и Псалтирь на церковно-славянском, изрядно захватанные, хранят и источают тепло рук, глаз, сердец. После молитвы выходим на улицу, а над нами — огромная луна среди множества ярких звезд на черном небе. А вокруг лунного диска, сверкающего начищенным серебром, — тройное светящееся кольцо в полнеба.

Жизнь и смерть: встреча

Домой в Москву возвращаемся с неохотой. Особенно тяжко стало при пересечении кольцевой. Отвожу Степана на такси в гостиницу. Долго прощаемся. Поздней ночью возвращаюсь домой и я.

А через несколько часов, глубокой ночью, ближе к утру будит меня Дуня:

— Пора в роддом ехать, воды отошли.

— А ты часом не обдулась?

— Нет, это воды. Пора.

Пересчитав от недосыпа все углы, тряся головой, как солист хард-рока, пытаюсь сообразить, что надо сделать в первую очередь. Кое-как одевшись, на ходу застегиваясь, выбегаю на пустые улицы, с полчаса ловлю машину. Все транспортные средства, как сговорились, просвистывают мимо. Опомнившись, начинаю молиться — и первая же легковушка тормозит передо мной. Вкратце обрисовываю белобрысому парнишке ситуацию — и отвожу свою женушку в родильный дом.

Она стоит на весах, с огромным животом, выпирающим из мятой ночной рубашки, улыбается, машет ладошкой на прощанье, и дверь за ней закрывается. Эта ее беззащитная полудетская улыбка, этот непомерно большой живот, выдающийся из ее тоненького девичьего тела — запечатлеваются в моем сознании. Трогательная картинка эта весь день будет стоять перед глазами и согревать меня. Спускаюсь по ступенькам, выхожу на гулкую ночную улицу и обнаруживаю частника на прежнем месте. Оказывается, в спешке я с ним забыл расплатиться. Очень кстати. Сажусь и возвращаюсь домой, чтобы еще часок-другой подремать.

Не тут-то было. Звонят по телефону и сообщают, что ночью умер Доктор. Еще вчера играл в теннис, энергично работал, улыбался девушкам, кушал английский бифштекс, принимал голливудские витамины, чтобы жить до ста тридцати лет… А сегодня ночью какой-то тромб оторвался от стенки какого-то кровяного сосуда и перекрыл артерию, снабжающую кровью головной мозг — отёк мозга. Мгновенная смерть.

Совершенно отупевший от нахлынувших событий, весь день с помощником покойного Валерием езжу по моргам, похоронным конторам, объезжаю три монастыря с сорокоустами, изучаю бумаги покойного. Огромный, как наемный убийца, с интеллигентным лицом в толстых очках Валерий Иванович, держится со мной, как с начальником. Оказывается, согласно воле Филиппа Борисовича, зафиксированной в нотариальных бумагах, в случае его кончины вся его собственность, включая контрольный пакет акций концерна, наследуется мной.

Вечером узнаю по телефону, что я стал отцом девочки «три восемьсот, пятьдесят один». А через пять минут на руках вношу гроб с телом покойного благодетеля в зал торжеств его офиса.

Есть время постоять в тишине. На безжизненное накрашенное лицо смотреть не хочу. Здесь рядом витает живая душа покойного и требует молитв. Она в смятении. Ей сейчас проходить мытарства. Ее будут истязать темные существа, которые всю жизнь соблазняли, поэтому будут заявлять свои права на эту душу. И не надо ей сейчас ни этих цветов, ни пустых слов соболезнований, ни тем более спиртовых возлияний «за упокой» — ничего, кроме молитв.

В этот миг я вспоминаю наш последний разговор по телефону. А ведь Доктор тогда прощался… И скорбел, что ему недоступна такая поездка. «Почему там нет меня? Дима, почему все это прошло мимо?» Может быть, эти слова были приняты Спасителем за его покаяние, за радость, что дело идет к мирному исходу. Во всяком случае, если Господь и забирает душу от земной жизни, то в момент наивысшей готовности к спасению. И сейчас мне становится понятным, почему Филипп Борисович так схватился за мою убогую особу: в его окружении просто не было ни одного верующего. Ну, что ж, брат, сделаю все возможное, чтобы Господь помог тебе на мытарствах.