Восхождение

Нет, в таком состоянии я просто не имею права входить к больному. Надо что-то делать… Я вызываюсь проводить женщину до ворот, она молча кивает. Выйдя из дверей больницы, она трясущимися пальцами достает из мятой пачки сигарету и неловко закуривает. Ничего лучше, как молиться, мне в голову не идет. Пока мы идем в клубах сигаретного дыма в сторону остановки автобуса, приходится выслушивать истерические фразы, лишенные смысла. Хотя сказать, что они пусты, было бы неверно: все, что она говорит, пульсирует, как темной кровью, самолюбием. Молитва сбивается на каждом слове, выходит сумбурно и рассеянно. Наконец, автобус увозит женщину, а я возвращаюсь, медленно ступая, и упрямо шепчу слова молитвы.

Снова поднимаюсь наверх, иду по коридору и уже спокойно стучу в застекленную дверь нужной мне палаты. После ответного «да» вхожу и направляюсь к знакомому, хотя и плохо узнаваемому лицу. Про себя произношу: «Господи Иисусе, побудь среди нас!». Юра настороженно глядит на меня затравленными глазами и молча косит взглядом на стоящий рядом стул. Кладу шуршащий пакет на тумбочку, подвинув банки с куриным бульоном и компотом. Он неотрывно буровит меня тяжелым взглядом.

— А ничего, уютно тут у вас, — произношу чужим голосом, оглядывая четырехместную палату с газетами на окнах вместо гардин.

— Ты тоже?… За упокой тут петь будешь… — слышу скрипучий Юрин голос.

— Думаю рановато за упокой-то… — улыбаюсь в ответ.

Это сразу разряжает атмосферу, и дальше говорим уже легче. Даже двое соседей зашевелились на своих койках и дружно зашуршали газетами.

— Бедный, бедный Юра, — снова улыбаюсь я, глядя на еду, которой уставлены все тумбочки, подоконник и холодильник. — Это же все теперь нужно слопать!..

— Если бы не наш Маратик, плохо бы нам пришлось, — улыбается неожиданно в ответ Юра. — Он как поступил сюда в первый день, открыл холодильник и закричал своей бабе в окно: «Тута жратвы как на базе. Ничего носить не нады!» И каждый день тут пикники устраивает. Отсутствием аппетита он в отличие от нас не страдает. Одно удовольствие глядеть, как он все подряд уплетает.

Юркино лицо освещается добродушием, он приподнимается на локтях, я помогаю ему взбить и приподнять тощие подушки. Также оживленно, как обычную новость заявляет:

— Так ты слышал? Приговорили меня врачи, списали в расход. — Улыбка вдруг сходит с его бескровных губ, он хватает меня за локоть и сдавленно произносит: — А самое противное — так это выслушивать лживые сочувствия и смотреть, как людям противно и страшно видеть приближение смерти.

— Ну, ты Юр, попробуй и их тоже понять… Ведь они тебя любят, переживают, — лепечу я, всеми силами пытаясь не отводить своих глаз.

— Меня? Да брось ты! Это они своей смерти боятся. А я для них — как напоминание об этом.

— И это тоже можно понять… Разве можно себя вне Церкви считать готовым к смерти? Ведь после выхода души из тела — дальше — идти на Суд Божий. А это ответственно и для праведников. Даже святейшая из святых Богородица просила Сына своего принять душу по смерти. Но ты не паникуй, милость Божия так велика и беспредельна, что даже только уповая на нее, ты получишь великое утешение и послабление на Суде.

— Откуда мы знаем, как там? Кто оттуда возвращался?

— Возвращались «оттуда» многие и рассказывали сходные вещи. Да ведь существует множество книг об этом. Церковь имеет целое учение о посмертной участи души. Я читал их. И ты знаешь, когда это читаешь, то в душе вместо страха животного появляется другое… И это даже страхом назвать неуместно. Это — ответственность, нежелание придти к Богу грязным, во грехах, как в грязи. Ты понимаешь?

— Послушай, послушай, Дима, ты мне дай это почитать, а?

— Принесу, конечно.

— Когда?.. Ты это… ты расскажи хоть немножко, а?

— Хорошо.

Я собираюсь с мыслями. Вспомнилось про апостола Павла, и я ему рассказываю о его чудесном перерождении из гонителя христиан в первоверховного апостола после встречи на пути в Дамаск с Господом, о его восторге от созерцания Царства Небесного.

— Но если Павел даже не смог найти таких красок и соответствующих слов, чтобы описать Небеса, то блаженный Андрей, например, очень даже подробно описал свои потусторонние впечатления. У меня, во всяком случае, во время прочтения появилась зримая картина.

— Ты это… Обязательно принеси мне, слышь?

— Принесу. Ты вот еще чего послушай! — увлеченно ерзаю я. — Можешь ты себе представить мир, в котором нет зла? Нет смерти, болезни, голода, холода, зависти, отчаяния, жадности… Нет, ты мне скажи, можно себе представить, что нет даже печали? А вместо нашего земного солнца — сияние беспредельной славы нашего Господа! Трудно даже вообразить… Это потому, что мы настолько срослись со злом, свыклись с его присутствием, что мир без зла, без греха, без бесов уже и представить себе не можем. А он есть! И первый, кто туда вошел — разбойник. Да!

— Какой разбойник? — Юра подпрыгнул на локте.