Восхождение

Василий Иванович снял почти всю бригаду и отправил на детсад. Петр сам туда просился, но из-за моего отсутствия не мог оставить этот дом «без начальства». У моей прорабской будки собрались оставшиеся рабочие нашей конторы, заводчане, приглашенные заказчиком, и сам заказчик. На меня обрушился поток комплиментов, похлопываний по плечу и признаний в любви. Не ожидал, не ожидал такого. Петро при всех громко произносит на мое недоумение:

— Ты как хочешь, Димитрий Сергеич, но ты нам как отец родной, и мы без тебя, стало быть, сироты.

— Ничего плохого здесь не происходило? — настороженно интересуюсь, не веря в такое их бурное сиротство.

— Все нормально, Сергеич! — слышу со всех сторон. — Не волнуйся ты.

— …А я теперь все равно не пью: бросил, — объявляю всем, догадавшись, кажется, о причине торжественной встречи.

— Обижаешь, Сергеич, выпить мы и без тебя всегда можем, — поясняет заказчик Александр Никитович. — А ты уже стал как родной, и мы по тебе весь отчетный период скучали.

Благодарю всех, пожимая по очереди руки, и захожу к себе. В бытовке чистота, порядок… В углу, кроме моего походного складня с иконами Вседержителя и Владимирской, появились еще несколько иконок: Серафим Саровский, Николай Чудотворец, Сергий Радонежский — все аккуратно стоят на угловом иконостасе и освещаются висячей лампадкой.

Сияющая Валентина к моему приезду успела даже чай заварить. Мы с бригадиром и заказчиком садимся за стол, накрытый белым ватманом, и она разливает по нашим чашкам душистый чай. Вскоре я остаюсь один, открываю журналы работ, технадзора, прогрева бетона и погружаюсь в изучение.

Валентина не уходит. Я поднимаю глаза и спрашиваю, вследствие чего она так сияет. Снова слышу, что я им всем отец родной и она тоже, как и все соскучилась. Откладываю журнал и спрашиваю ее, как она вообще и все такое…

— Хорошо, — отвечает она и улыбается.

— Эти иконки — твоих рук дело? — указываю на красный угол бытовки.

— Это мы с Петром соорудили. Нравится?

— Очень. А у тебя как с этим? Верующая?

— А как же, — кивает она.

— И как ты к вере пришла, если не секрет?

— Очень просто, — говорит она, опустив глаза и поглаживая край стола пухлой морщинистой рукой.

Я любуюсь ее красивым лицом женщины-труженицы. Лет ей, наверное, за пятьдесят, хотя лицо гладкое и морщинки собираются только вокруг глаз. Никогда не слышал от нее ни слова ропота, всегда веселая, заботливая, неусидчивая. Сейчас она задумалась, собираясь с мыслями, но улыбка так и гуляет по ее округлому, с правильными чертами, лицу.

В бригаде она единственная женщина среди грубоватых мужчин, но все к ней относятся уважительно, даже ругаться в ее присутствии прекращают. Однажды, помню, сделал выговор бригадиру за то, что женский туалет у нас неаккуратный какой-то. Так он мне и выдал, что, мол, некому им пользоваться. «Валентина у нас «от дома до дома», а больше некому». Как это можно «от дома до дома», спросил я, не понимая. А вот так и можно, ответил он, она почти ничего не ест и не пьет — так зачем ей туалет? И вот эта загадочная женщина сейчас расскажет мне о себе…

— Мне повезло. У меня мама, папа и бабушка — все верующими были. Рано вышла замуж, родила троих деток. Муж мой очень хорошим человеком был. Погиб в аварии. Детки все на мне остались. А что у меня, кроме небольшого заработка да его пенсии. Сам знаешь, нам всегда мало платили. Одна надежда и одна отрада у нас была — в церковь сходить, да помолиться Богородице от души.

Она говорит все это так спокойно, как о чем-то обычном, совершенно естественном, не поддающимся ни малейшему сомнению — как дыхание, как солнце, как сама жизнь. Мне, недавнему безбожнику, слышать это и необычно, и радостно, и тревожно за себя, негодного.

— Детки мои тоже с грудным молоком веру впитали — как нам без нее? И ты знаешь, Дмитрий Сергеевич, никогда… никогда еще не оставляла Она нас без помощи Своей. За всю мою жизнь не было ни одного дня, когда бы мы с детьми остались без еды или одежды, без крова ли… Никогда! Так чего мне еще желать-то? Чего не радоваться-то?

— Валентина Ивановна, дорогая ты наша, спасибо тебе за все. Хранит тебя Господь за все твои добрые дела и деток твоих. Кстати, как они?

— А тоже ничего. Слава Богу, хорошо. Работают, парни женились, дочка замужем, внуков мне надарили — только успевай разъезжать по ним.

— Так ты что, одна живешь?

— Так у меня комната малюсенькая в коммуналке — там особенно не развернешься…

— А что же замуж не вышла?

— Во-первых, это как-то у нас не принято. Как это? Господь меня обвенчал с мужчиной. Очень мы любили друг друга. Добрый он у меня был, работящий, заботливый… По Своей воле благой взял его к Себе. Как это, другого в дом пустить? Не знаю… Может, однолюбка я… Да и вся жизнь на детишек ушла — о себе и подумать некогда было.

— А что же ты на стройке не заработала себе хотя бы квартиру однокомнатную?

— Так у меня с детьми две большие комнаты в коммуналке были. Потом разменяли на три маленькие. Две комнаты сыновья заняли, дочь в другую семью вышла замуж, а одна мне досталась. Вот так и живу.

— Выходит, на себя ты ничего не получала?