Восхождение

Хозяйственная и строгая второклассница Валя выносит из дому сырники в сметане дворовому щенку Тузику, с ошпаренным горячей смолой хвостом, и ставит блюдечко перед будкой. Садится на корточки у деревянного штакетника палисада, где пальчиком в секретном месте снимает тонкий слой земли, чтобы проверить неприкасаемость драгоценного «клада» — разноцветных стекляшек и цветочных лепестков, уложенных в ямке на фольгу и накрытым стеклышком. Вот он — сверкает и переливается из-под земли, как колье с каменьями в витрине ювелирного магазина, что на проспекте между кафе «Молочное» и книжным. Щенок за ее спиной вяло слизывает сметану, сладко зевает, плюхается на бочок, вытянув лапы, и продолжает свой послеобеденный сон. Младший Валин братец, Юрик, по-шпионски крадется к собачьей будке, хватает блюдечко и убегает за гаражи. Через минуту, довольный, подходит к сестре и заявляет: «Аха, Валечка, а я уче твои чирнички покучал!»

В палисадниках над душистыми лопухами табака и разлапистыми пионами высятся кусты буйной сирени. Суровые дворники в кожаных передниках из страшноватых черных шлангов рассыпают каскады брызг на цветы, одуряющие своими вечерними ароматами. Мальчишки держатся подальше от этих грозных поливальщиков, всегда готовых надрать уши юным футболистам, которые своими мячами мнут прекрасные хрупкие цветы. Я стою на коленях и выбираю из бабушкиного подола изюм покрупнее. Васильевна гладит меня по стриженому затылку корявой ладонью и говорит что-то напевное и доброе. Старушки, сидящие на лавочках слушают ее, позванивая связками ключей, и ждут, когда мимо пройдет однорукий дядя Вася с бидоном разливного пива или супруги Красовские из 92-й, всегда гуляющие только парой, взявшись «под ручку», или Рита из 97-й с крашеными начесанными волосами, вздернув остренький носик.

Из открытого окна кухни на первом этаже головокружительно пахнет тушеной солянкой из свежей капусты с томатом, слышится глуховатое ворчание поварихи и песенка, льющаяся из репродуктора: «Опять от меня сбежала последняя электричка, и я по шпалам, опять по шпалам иду-у-у-у домой по привычке…». От этих вроде бы веселых слов мне становится грустно, потому что очень жалко одинокого человека, бредущего по черным вонючим шпалам между ржавыми рельсами, сверкающими лишь тонкой полосой сверху. Мне живо представляется обступивший железную дорогу черный лес и воющие оттуда волки, и когтистые филины с круглыми глазами — а человек идет один среди ночи и, чтобы ему не умереть от страха, поет бодрым голосом эту песенку.

Сейчас, когда с добычей вернутся с реки рыболовы, тут же продадут заранее ожидающим их хозяйкам половину судаков для ухи и сомов для жарки, наскоро поужинают охотничьими колбасками с жареной картошкой и выйдут во двор… Совсем скоро, когда вернутся со смены загорелые сталевары «с ферромагниевого», завернув в столовую выпить по кружке пива, и переоденутся дома в белые вечерние рубашки для прогулки… Когда доминошники перестанут греметь по гетинаксовой пластине стола черными брусочками с отвалившейся из ямочек краской… Когда бабушка Галя на скамейке у качелей накормит молочной рисовой кашей капризульку Иришку, каждый раз звонко орущую на весь двор от ненавистных слов «кушать» и «спать»… Когда даже футболисты прекратят крикливую стадную беготню за кожаным мячом с выпирающим швом на боку… Когда молчаливый лысый механик установит свой стрекочущий аппарат на тумбе… Когда рассядутся перед фанерным белым экраном по длинным зеленым скамейкам уставшие за день соседи, обняв притихших на коленях детей… Тогда начнется… нет, сперва, конечно, киножурнал. Ах, если бы сегодня показали «Фитиль» или «Хочу все знать»! А потом мы все смотрим старый черно-белый фильм, который все знают наизусть. Давно почти у всех дома телевизоры, но летом три раза в неделю мы собираемся в нашем дворовом кинотеатре и под звон комаров и бесшумный пилотаж стрижей между огромными тополями смотрим старые фильмы.

А назавтра нас с Валеркой приглашают рыбаки на реку. Зыбким утром по пустым улицам идем к реке, спускаемся по глинистому крутому оврагу к воде, пахнущей тиной и бензином от множества моторных лодок, причаленных к берегу звенящими ржавыми цепями. Садимся в большую лодку с просмоленными бортами и под монотонный стрекот фыркающего голубым дымком моторчика плывем к дальнему скалистому острову с таинственным названием «Трон Екатерины». Мы с Валеркой опускаем ладошки в протекающую за бортом зеленоватую воду и с замиранием сердца слушаем рыбацкие истории о большущих сомах, которым под силу перевернуть лодку, о стерлядках, заплывающих в теплые воды затона, о таинственных криках и плаче, раздающихся в густых зарослях прибрежной осоки… Дядя Витя в жаркий полдень, забрасывая донку, вонзает в татуированное на флоте плечо большущий вороненый крючок и терпеливо переносит операцию по его извлечению, производимую трофейным «золингеновским» кинжалом Степаныча. А мы с Валеркой дергаем с лодки ершей для ухи и обвешиваемся ими через плечо, как пулеметчики лентами.