Восхождение

Он опустился на теплую землю передохнуть. Птицы между тем продолжали распевать и явно переговариваться о чем-то, вступая в некий спор наперебой. Впрочем, речи звучали как-то совершенно ясно. Много было пустой болтовни, семейных раздоров, расчетов на будущее, у кого сколько птенцов выведется, а кукушка снова подкинула свое яйцо в чужое гнездо и кукует, чтобы птенец на ее голос скорее вылупился и окреп, в чужом семействе держись начеку, иначе заклюют.

Ах, о чем только не толковали птицы! Или он спал, и это всего лишь сон? Но сны забываются скоро, а он помнил пение-воспоминания нескольких птичек, синих соловьев, какие водятся только на Дальнем Востоке. Они, кажется, встретились впервые за много-много лет, а может быть, столетий, потому что заговорили о событиях, о государстве, об императоре, о которых никто не слыхивал. Им не верили, но вот один синий соловей подтвердил слова другого, и они даже обнаружили родство между собою, поскольку оказались детьми из императорского дома, правда, кто-то из них родился у первой жены государя, а другой - у наложницы и все равно заявил, мол, он тоже принц.

И правда. Его мать оказалась китайской принцессой, захваченной в плен. Однако распри в императорском доме и набеги кочевых племен разрушили цветущее государство. И два принца умерли детьми, их души отлетели и воплотились в синих соловьях.

- Это не самое удивительное, - вдруг подала голос иволга, - из того, что привелось мне пережить. Войнам не было конца, эка невидаль!

- Что же тебе привелось пережить? - спросили в один голос соловьи.

- Плод тайной любви, я прежде всего сама пережила любовь! - с великой грустью протянула иволга. - Моя мама была феей. Правда, она выдавала себя за заморскую принцессу из страны, не то ушедшей под воды океана, не то вознесенной в поднебесье. Сказывали, что, будучи еще совсем маленькой девочкой, она умела писать и читать и обучала письму и чтению детей и взрослых, и с ее именем связывают расцвет искусств и наук в Золотой империи. Не успела она вырасти, красота ее затмила славу ее ума и учености. Женихи из самых знатных семей, включая и императорскую, домогались ее руки, видя все счастье в обладании ею. Она-то считала, что ее красота, если столь чудесна, принадлежит всем и никому в отдельности, как красота природы и мироздания. Ее уже не слушали, как прежде, вспыхнули распри и междуусобные войны, ослабившие великое государство, и оно вскоре пало при нашествии варваров.

- А что сталось с принцессой? - спросил один из соловьев. - Ведь я помню ее. Я учился у нее письму и чтению.

- Когда явился Дух войны в нашем чудесном саду, все загорелось вокруг. Мама, схватив меня, унеслась, как птица. Но было уже поздно. Я задохлась в дыму, душа моя отлетела от тела, под тяжестью которого фея упала в ущелье и разбилась насмерть, как я решила тогда.

- Она не убилась? Фея жива? - воскликнули соловьи.

- Я думаю, да! - отвечала иволга радостно. - Если ныне и здесь мы с вами обрели память и речь, значит, фея поблизости!

- Приветствуем ее! - хором провозгласили синие соловьи, и к ним присоединились все птицы в округе. И зазвенели они на все лады, звучали как будто и стихи, удивительные стихи из антологий, хотя слов нельзя было разобрать.

Казалось, он заснул - под легкий шелест весенней листвы, плеск воды и звонкое пенье птиц - и тут, точно по зову, он вскочил на ноги и вошел в лес, где вступил тотчас на старинную тропинку, скорее даже проселочную дорогу, некогда весьма ухоженную, а теперь отчасти заросшую кое-где травой и кустами, очевидно, меж камней, искусно и плотно уложенных. Все говорило о том, что здесь был сад, запущенный и давно забытый. Деревья густо проросли вокруг, увитые к тому же лианами и лозой винограда, и все же ощущения, что ты в тайге, где, как в море, одному оказаться всегда тревожно, не возникало; и он не удивился, услышав голоса - мужской и женский.

Женский, столь знакомый, взволнованно и со страхом словно жаловался: «Владыка! Ведь этого никогда не бывало, чтобы ласточки воевали с воробьями, а синички с соловьями, это же не хищные птицы? Что же будет?»

- Это очень прискорбно, - проговорил мужской голос, по всему, старца. - Тем более прискорбно, что это твой сын затеял раздор в птичьем мире.

- Муж тоже меня беспокоит. Я не могу с ним поладить, поскольку мое превосходство и моя красота вызывают у него нередко лишь злобу, а не послушание и стремление к совершенству. Он может ненароком, в исступлении, в какое иногда впадает, убить меня и вообще наделать много бед.

- Тебя невозможно убить. Ты бессмертна.

- Я боюсь за него, за его душу. Я боюсь за сына.

- Тебе придется их оставить. Срок и так близок.

- Я так мало успела сделать.

- Время неблагоприятно. Ваша разлука неминуема.

- Владыка! Я передала свою душу, если не всю, то сколько смогла, моему сыну.

- Бесценный дар! - воскликнул старик пораженно. - Что ты наделала, дочь моя? - с ужасом произнес после небольшого молчания он. - Если твой сын глуп, это ему не поможет.

- Он не глуп, владыка. В нем есть нежность и ум, пусть и крикун и злодей, это он подыгрывает отцу.