Восхождение богов

А больше всего ему нравится потом восстанавливать уничтоженное, делая вид, что все это – во благо. Вот и теперь, перенеся меня в персональную тюрьму, дворец Нимфеум, вечный занялся моим лечением, с какой-то садистской нежностью сращивая кости рук, собирая вывернутые легкие, зашивая без единого шрама грудную клетку. Возвращая цвет и структуру кожи. Его руки порхали надо мной под тягучую мелодию, а в его глазах цвели золотые бутоны, как если бы он был пчелой, поедающей мед.

Он восстановил все, кроме ног. Их поместил в лубки, говоря, что мне необходима передышка. Я слишком быстро бегаю. Разум не поспевает за скоростью, оттого совершает непростительные ошибки. Необходимо меня замедлить.

– Зачем? – спросила я, когда Ктуул выкатил инвалидное кресло на балкон, водружая на колени поднос с крепким чаем и тарелкой супа. – Ты можешь меня убить. Или выбросить, как мусор, ведь во мне нет ариуса. Я больше не ценный актив. Никто.

Старый бог усаживается в сотканное из воздуха кресло, расправляя полы золотистого халата. Напротив нас медленно спускается за горизонт солнце, подсвечивая его фиолетовые волосы разноцветной радугой. Он безмятежен и доволен. Мягок и деликатен, будто час назад и не взрезал мой мозг, пытаясь отыскать в нем тонкие нити ариуса. Будто вся боль, застрявшая в моих костях, была не его рук делом, а кого-то другого. Но даже в этом безмятежном покое я вижу обжигающий, чуждый лед. Вижу равнодушный интерес ученого, спокойно взирающего на результат своих испытаний.

– Еще пригодишься. Хотя я надеялся, что ты останешься маленькой белой бабочкой, из которой можно вылепить законченный шедевр. Твоя ценность уменьшилась, но сбрасывать со счетов ту, в чьем теле сохранились пустоты под ариус? Не стоит. Мало ли, вдруг ты еще вернешь себе крылья? – вечный тихо смеется, наблюдая, как я молча поедаю куриный бульон. – К тому же, ты дорога Никлосу. Узнав, где ты, он вернется ко мне.

– Его здесь нет? – от неожиданности я подавилась и раскашлялась до такой степени, что боль в искалеченных ногах прошлась волной от кончиков пальцев до сдавленных ребер.

– Он не мог не попытаться сбежать. Такой сильный огонь, такая воля к сопротивлению! Вся его суть восстает против покорности, против слабости. Клос будет разгораться, как сверхновая, до тех пор, пока не взорвется и не вознесется к вечности, где я его жду, – с холодной теплотой в голосе и долей мечтательности протянул Ктуул. Алмаз в его лбу полыхнул красными искрами, и он помрачнел. – Однако есть риск, что твой драгоценный Никлос не доживет до этого момента. В глупой попытке сбежать он махнул в опасное место. И раз его до сих пор здесь нет, мне придется отправиться следом.

– А потом, в благодарность за спасение, он раскроет свои объятия и падет в твои руки, как спелое яблочко? – желчно отвечаю ему.

Суп закончился, как и чай. Я все еще голодна. Меня бьет озноб, и ноги сводит тягучей судорогой. Потираю руки, пытаясь согреться, но холод этот идет изнутри. Из того закрытого места, где обретается надежда. Видимо, я досуха исчерпала этот колодец.

Старый бог не отвечает. Его действия красноречивее любых слов. И когда меня пронзил укол, да в висок, будто острой иглой вспороли череп, я только выдохнула сквозь зубы, роняя поднос и скрючившись в припадке. Это было ослепляюще, обжигающе, жестко, голова взорвалась, как перезревший арбуз. Раз – и все кончилось. Я оказалась в постели, а рядом лежит вечный, держа мою ладонь.

– Ты утратила ариус, но не присутствие духа. Думаю, будет весело познакомить тебя с моими детьми, чтобы вы поиграли вместе, пока меня не будет. Давай посмотрим, что из этого выйдет? – с очаровательной интригой в голосе говорит Ктуул, глядя так доверчиво и восторженно, что лед трескается вокруг белоснежной кровати, опадая серыми хлопьями.

По-своему он красив. По-своему даже приятен, очарователен и мил. Особенность вечности в том, что она стирает с лиц любую тень возраста, так что нельзя прочитать, сколько прожитых лет скрывается на дне глаз. Нет морщин, опухлостей, следов притяжения земли, седины и иных мелких деталей, скрытно подсказывающих, сколько человеку лет. Вечному можно дать и двадцать, и сорок, и сто. То, что называется тенью души, прячущейся на дне зрачков, в особом окрасе радужки, у Ктуула казалось бездонным озером, завораживающим своей тьмой.

Да. Он прекрасен. Чем дольше смотрю, тем больше вижу утонченности в том, как он мимолетно хмурит брови, как подергивает кончиками губ, гася едва уловимую ухмылку. В том, как разметались волосы по белой подушке, забирая последние солнечные лучи и отражая их, одаривая меня радужными бликами, полными теплых ударов.

Его ладони – что нежнейший шелк, а тихое дыхание одаривает палитрой вересковых пустошей с примесью фиалок и полевых цветов. На ощупь он кажется прохладным, нежным и деликатным, эфемерным, даже сказочным. Как принц из детских фантазий, что уведет в страну бесконечного лета, полного сладких конфет и мороженого.

Принц моих грез.

Его внешность не имеет изъянов, никаких пятен или подделок. Настоящий до кончиков нежнейших локонов.