Восхождение, или Жизнь Шаляпина

…Только по ночам,
Наклонясь к крестам,
Тихо плачут белые березы.

Нельзя представить себе, как реально, как наглядно рисовались эти картины в чарующем исполнении певца.

От убогих хат
Три пути лежат,
Про иные не слыхать в пароде, —

слышался надрывный скорбный голос артиста. Но вот голос встрепенулся, надежда и гнев загорелись в нем:

Кто ж укажет путь,
Где б душе вздохнуть?
Путь широкий
К свету и свободе!

На высоких нотах, на сильнейшем фортиссимо прозвучали последние слова песни. Это был гром, подчинивший все мысли слушателей одному впечатлению, наэлектризовавший всю залу. Три раза повторялись призывные, величавые слова». («Нижегородский листок», 1902, 5 сентября.)

Сидевший в зале Горький был вполне удовлетворен. Настроение поднялось. Если в прошлом году волнения в городе были связаны с его отъездом в ссылку, то в этом году Шаляпин сделает то, что нужно, своими средствами. Его песня, призыв к свету и свободе, — это гораздо сильнее действует на публику, нежели выступления ораторов с трибун, призывающих к свержению тирании.

Во втором отделении Шаляпин пел «Менестреля» Аренского, «Песню Мефистофеля о блохе» Мусоргского, «Как король шел на войну» Кенемана, «Я не сержусь» Шумана…

Голос певца покорил всех собравшихся. Впечатление было огромным. Голос Шаляпина властно входил в душу слушателей, то покоряя их глубокими психологическими переживаниями, то веселыми, заразительными шуточными сценками, то беспощадным, уничтожающим в своей неотразимости смехом. В огромной зале театра голос певца царил, свободно лился, доходя до последних рядов, где сидели, может быть, самые благодарные слушатели.

— Что ж он делает!.. Споет слово, два, фразу — и уже чувствуешь, будто вся человеческая душа раскрывается, — со слезами на глазах говорил Горький, обращаясь к своим друзьям, сидевшим с ним рядом в ложе. — Хорошо говорит о Федоре Владимир Васильевич Стасов, наш музыкальный староста, что Шаляпина нужно называть «великим учителем музыкальной правды». Вот уж поистине так.

Шаляпина долго не отпускали с подмостков, требуя еще песен и романсов. Но всему приходит конец, смолкли аплодисменты, поднимались на сцену один за другим ораторы, выражали благодарность артисту. Шаляпин в ответном слове поблагодарил собравшихся за честь, ему оказанную, и высказал удовлетворение тем, что «споспешествовал благородному делу».

Глава седьмая Новый контракт

Давно уж с таким удовольствием Федор Шаляпин ничего не читал, как драму Горького «На дне». Особенно привлекала позиция автора, его жизнеутверждающий пафос и вместе с тем убийственный сарказм. Шаляпин читал много и почти всегда с определенным «прицелом»: об Иване Грозном, о Борисе Годунове, о Глинке, о Мусоргском. А вот просто так, для себя, почитать у него совсем не было времени. Иной мир художественной литературы произвел на него сильное впечатление, он весь отдался чтению книг. Не только Горький, с его всесильной властью богато одаренной натуры, умеющей подчинять всеми своими духовными богатствами, но и Скиталец, Чириков, Телешов, Леонид Андреев, Иван Бунин и многие другие писатели, близкие по духу и стремлениям, стали его истинными друзьями. Они к тому же были и частыми гостями на его спектаклях и концертах.

Шаляпин потянулся к этим людям, они вдохновенно и интересно говорили о судьбах России, о судьбах русского народа, с жадностью ждавшего каких-то коренных изменений и преобразований в политике царизма.

Поэтому когда Горький пригласил Шаляпина прийти на читку пьесы «На дне» артистам Художественного театра, Шаляпин с радостью согласился, хотя он только что приехал из Нижнего Новгорода после утомительных гастролей.

В Художественном театре многие знали Федора Шаляпина, с некоторыми артистами он был давно знаком, а с Иваном Москвиным просто дружен.

Горький еще не появился. В зрительном зале театра беспокойно расхаживал Владимир Иванович Немирович-Данченко, недавно вернувшийся из-за границы, Станиславский спокойно восседал в кресле партера, Иван Москвин, Качалов, Кпиппер-Чехова, знакомые писатели, Скиталец, Леонид Андреев…

Наконец Горький появился. Держится просто. Широкоплечий, высокий, с длинными, откинутыми назад волосами, в серой, перехваченной ремнем блузе, Алексей Максимович тут же привлек внимание всех собравшихся. Смелая, решительная походка; на его грубоватом, скуластом лице с густыми, хмурыми бровями — озабоченность и доброжелательство.

Шаляпин залюбовался своим другом: «Нет, нас просто так теперь не возьмешь. Давно ли мы бродили по России неприкаянными? Сейчас каждый рад с нами познакомиться, послушать, как мы жили и пробивались наверх со дна жизни…»

А между тем Горький уселся за столом, раскрыл пьесу. Немирович-Данченко, Станиславский заняли места неподалеку от него. Быстро разошлись по местам артисты и приглашенные.