Восхождение, или Жизнь Шаляпина

— А какая у вас сегодня была программа, какие у вас были встречи?

— Сначала поехали в общество «Родина», которое меня пригласило, нужно было по описи сдать все, что я привез в Москву для будущего музея Шаляпина, над созданием которого вот уже много лет работают замечательные ваши архитекторы и реставраторы. Вещей было столько, что все купе было ими загромождено. Ну вот… А потом пошли на генеральную репетицию оперы «Вертер».

— Какое впечатление у вас от генеральной репетиции?

— Прекрасное! Это спектакль. И не догадаешься, что это генеральная репетиция. Музыка-то хорошая, но сюжет-то слабенький. Семейное недоразумение.

— Сюжет-то известен. Опера ведь шла у нас в постановке Сергея Яковлевича Лемешева.

— Это очень важно, когда хорошее либретто. В русской-то опере в основе либретто «Бориса Годунова», «Русалки», «Пиковой дамы» были произведения Пушкина. Это же не просто кто-то в кого-то влюбился. Тут происходит целая драма. И сюжет-то какой, например, в «Пиковой даме»… Человек хочет выиграть, уж так ему нужны деньги для самоутверждения, а он проигрывает. Это колоссально.

— Федор Федорович! Говорят, что это дебют Елены Образцовой как режиссера.

— Очень толково! Сделано очень грамотно. А ведь было, скорее всего, и трудно: уж очень материал-то жиденький, неблагодарная для постановки пьеса.

— Ну как же? Там есть прекрасные арии, запоминающиеся мелодии.

— Так это ж другое дело. Это музыкальная часть, а в смысле пьесы, спектакля — это ж «Травиата». Да и то «Травиата» лучше. Это очень важно, когда либретто хорошее. Вот Арриго Бойто. Он был замечательным композитором и талантливым либреттистом. Он писал либретто для Верди, переделывал «Отелло», «Фальстафа»… И как либреттист он был более известен. Он был хорошим поэтом и брал для либретто знаменитые произведения. И получались замечательные спектакли…

И тут мы вспомнили известный случай, когда опера «Мефистофель» Бойто провалилась, как музыкант он совсем сник, полностью переключившись на создание либретто для Верди. А когда Верди умер, снова возобновилась его композиторская деятельность, вновь поставили его «Мефистофеля» с участием Федора Ивановича Шаляпина в заглавной роли.

— Новые главы своего документального повествования о Шаляпине, которые я уже представил в журнал «Москва», так и называются — «Триумф в Милане», март 1901 года.

— Да, да… А вы Дорошевича читали? — спросил Федор Федорович.

— Ну конечно! Куда ж без Дорошевича денешься. У него прекрасные описания пребывания Шаляпина в Милане, он же был современником Шаляпина…

— А главное, он был на спектакле, а вы не были.

— И он все подробно описал… И я как-то постарался глазами Власа Дорошевича дать этот триумфальный спектакль. Иначе как? Цитировать его? Это уж пусть в научных монографиях делают, а в моем сочинении, предназначенном для широкого читателя, это как-то неинтересно.

— Да, правильно, вы можете, используя его словечки и какие-то подробности, вообразить, описать этот спектакль, передать какие-то переживания и чувства и артиста, и зрителя…

Воспользовавшись минутным молчанием Федора Федоровича, я вновь заговорил о наболевшем, о принципах работы над биографической прозой:

— Я обозначил жанр своего сочинения как документальное повествование, подчеркивая тем самым, что в основе моего повествования лежит документ. И если не учитывать при чтении моей книги этого важного обстоятельства, то возникают недоуменные вопросы: где ссылки, где сноски, где научный аппарат? А документ растворен в тексте. Я реконструирую давно минувшую жизнь, используя для этого все возможные средства. А если письма, дневники, воспоминания и многие другие материалы, которыми я пользуюсь при реконструкции той жизни, помогают «воскресить», «оживить» моих славных героев, то, значит, моя задача выполнена. Я и описание Галереи тоже даю глазами Шаляпина и Дорошевича, рассказываю, как они сидят в одном из укромных местечек Галереи и слушают, что говорят за соседними столиками…

— Откуда-то я знаю, может, отец рассказывал, не помню, что после генеральной репетиции Бойто подошел к отцу и сказал: «Теперь я знаю, какого Мефистофеля я написал», — вновь включился в разговор Федор Федорович.

— Нет, этой фразы я что-то не помню. Знаю, что он высоко оценил участие Шаляпина в его опере. Знаю, что он страшно боялся премьеры, закрылся в гостинице и не выходил.

— А у меня в памяти хранится другое: его все-таки вытащили на сцену, потому что успех был грандиозный… Он как Шуберт. Когда Бетховен был жив, на него никто не обращал внимания. Был Верди и много лет царствовал, а Бойто был в тени, а ведь Бойто — чудный музыкант.

Напомнив Федору Федоровичу наш разговор об отце в Риме и процитировав кое-что из приведенного выше текста, я вновь попросил сына рассказать о природе таланта отца, о его характере.

— У него была масса даров, но никаких механических. Он не мог править автомобилем…

— А где-то я видел на фотографии: он сидит за рулем автомобиля.