Восхождение, или Жизнь Шаляпина

— Сидеть-то он мог за рулем, но это не значит, что он мог править автомобилем. Вот говорят: у него талант, талант. А таланты разные бывают. Есть большие таланты, есть маленькие. А что такое талант? Талант — это есть количество даров. Чем больше даров, тем больше талант. Вот у отца… Артистически Господь Бог все ему дал: и внешность, и голос, конечно, и музыкальность, и ум… Он же был очень умным человеком. Пластичен… Чего у него только не было!

— Прекрасный скульптор, живописец, рисовальщик…

— Я один раз ему сказал: «Слушай, папа, если б Господь Бог дал мне столько даров, сколько тебе, я был бы еще лучше, чем ты». Он все упрекал нас, что мы мало работаем. Даже не столько упрекал… Он не всегда понимал наше положение за границей. Просто такой разговор был, но он не учитывал, что мне, например, во Франции не давали право на работу, надо было иметь разрешение на работу. Мне даже приходилось акробатикой заниматься, то в одной стране, то в другой. В Германию меня позвал Туржанский…

И пошел разговор о личной судьбе Федора Федоровича, о его скитаниях по Европе и Америке, о встречах с выдающимися русскими людьми, оказавшимися за рубежом.

— …В прессе правильно называют меня актером, потому что, кроме этого, я ничего не умею. Вот и Михаил Чехов говорил мне в Голливуде: «Знаете, я прихожу в ужас, когда я осознаю, что, кроме как играть на сцене, я ничего не умею». Я помню, он боялся, что будет голодать. Он не знал, как зарабатывать деньги… На Западе просто так деньги не платят… В одной картине мы вместе работали, названия я уж не помню, это было во время войны, мы русских играли… Ну и там при съемке очередной картины, эпизода технические работники кричат всякие специальные выражения. Ну, например, «чек-оф» — это значит «проверено». Так вот они и кричат: «Чек-оф», а он думает: «Чехов» — и скорее бежит к ним, вроде как бы на вызов… А я его останавливаю и говорю: «Сидите вы в своей релевке и не двигайтесь. Я вам скажу, когда вас вызовут». А потом он, когда мы отыграли в своих эпизодах, подходит ко мне и говорит: «Завидую вашему спокойствию». И это говорит Чехов, который завидует моему спокойствию. Он всегда волновался. И это естественно: синема для него была новым делом, новым искусством. Но потом он приучился.

— Федор Федорович! Не могу не вставить в ваш рассказ о Чехове сообщение о том, что у нас, в России, только что вышел двухтомник Михаила Чехова, в который вошли и его «Путь актера», и «Жизнь и встречи», письма, «Об искусстве актера»… Превосходны и комментарии, из которых многое становится яснее, понятнее в его судьбе.

— Вы в чем его видели?

— Я-то ни в чем его не видел, кажется, только в «Человеке из ресторана», но вот читаю и восторгаюсь. И печалюсь, что он уехал, что мы не создали ему подходящих условий для работы в нашей стране.

— Вот то-то и оно… А я видел в «Ревизоре».

— Мы мало его знаем. Мы только слышали о нем. Конечно, специалисты, может быть, знают больше, такие, как Н. Крымова, покойная О. Кнебель, но сейчас дело не в этом. Вы ведь с ним работали…

— У меня есть много его фотографий. Артист он был удивительный. Моему отцу Бог все дал, а Михаилу Чехову Бог ничего не дал. Он был худощав, с плохим здоровьем, не сильный, а скорее слабый, понимаете, какой-то невзрачный и в жизни беспомощный. А вот Хлестакова он играет блестяще. Его талант был чисто актерский, без всяких прикрас, то есть без других даров, а только на технике игры… Ведь подумайте, как это было удивительно, когда говорили: «Чехов будет играть Гамлета». «Чехов? Гамлета?» — хочется воскликнуть. И действительно, непонятно было, как Гамлета будет играть плюгавый человечек… Но он, конечно, делал грим, у него ноги такие худые были… Как-то во Львове он играл, и уже из-за ног хохот стоял. А в Гамлете он, конечно, надевал вато, и получались красивые ноги, накладывал грим, и все получалось красиво. А в жизни-то он был некрасивый, нос-то курносый, все это он подклеивал… Вот это и было удивительно, Господь Бог ему ничего не дал, а он стал замечательным актером, неповторимым, он сам себя сделал, много работал и над своей внешностью, и над техникой актерской игры, у него особо интересной была теория психологического жеста и его соответствия сценической речи. Он был крупным теоретиком и замечательным педагогом, режиссером… А в жизни он был просто невероятным человеком, многое в нем вызывало удивление. Странно, и Станиславский был в жизни наивным. Немирович-Данченко называл его «наш ребенок». Вы не знаете?

— Ну как же! Знаем! У Булгакова в «Театральном романе» есть персонаж, весьма похожий на Станиславского…