Восхождение. Кромвель

Полковник Ренборо поздно вечером двинул свой полк. Казалось, он должен был потерпеть поражение или по меньшей мере повозиться с предместьем несколько дней. При первом же штурме жители Саутварка предали город, перешли на сторону армии и добровольно открыли ворота. К утру четвёртого августа Саутварк был в руках Кромвеля.

Городской совет растерялся именно в тот момент, когда надо было решительно действовать. Пресвитериане в парламенте метались из стороны в сторону, не зная, крепить ли оборону и дать бой или сдать столицу без боя. Решение так и не было принято. Парламентские войска не сдавались и не сражались. Кромвель медлил и тут, постоянно помня о том, что насилием ничего прочного добиться нельзя. От имени военного совета армии он направил ультиматум городскому совету. Ему предлагалось прекратить сопротивление до двенадцати часов ночи четвёртого августа.

Городской совет, по его собственному признанию, заседал день и ночь. Генерал ждал. Ничего путного никто не придумал, хотя сопротивление ещё было возможно: прими городской совет такое решение, кавалерии Кромвеля пришлось бы туго в кривых и тесных улочках старого Лондона. Совет принял решение сдаться.

Утром шестого августа армия вступила в Лондон. С полками авангарда ехал Ферфакс. Кромвель был с полком арьергарда. Горожане приветствовали армию криками одобрения. Возле Гайд-парка её встретили олдермены во главе с лордом-мэром. Все почести достались Ферфаксу. Лорд-мэр приветствовал его и поздравлял с восстановлением мира между армией и парламентом. На Черинг-Кросс городской совет представился ему в полном составе и благодарил за умеренность требований.

Ферфакс был холоден. Он вступил в Вестминстер. Перед ним открылось жалкое зрелище. Представители нации, только что вооружавшие город, были в страхе. Самые ярые противники бежали во Францию, командиры ополчения и новых полков, набранных, чтобы сражаться с армией, скрылись в Голландии. Ферфакс успокоил оставшихся и вернул в парламент тех лордов и депутатов, которые бежали к войску и теперь возвращались.

На радостях те благодарили его в самых выспренних выражениях. Он остался к ним равнодушен и потребовал денег для солдат, которым слишком давно не платили. Все запросы были удовлетворены. Городской совет тоже обновился, и тут царили радость и оптимизм. Ферфакса назначили комендантом Тауэра и преподнесли золотую чашу; для всех офицеров олдерменами был дан роскошный бал.

Кромвель продемонстрировал силу, но не собирался с её помощью добиваться новых и новых решений. Он приказал вывести войска. Армия вышла в образцовом порядке, как и вошла. Никто из лондонцев не был обижен. Горожане были поражены. В те времена солдатских грабежей и насилий никому, и в голову прийти не могло, чтобы армия могла быть таким единым, слаженным организмом.

Тринадцатого августа он получил письмо от Лильберна, заточенного в Тауэр постановлением лордов, которые таким способом пытались пресечь распространение его неприятных памфлетов и влияние гневных речей. Ему стало известно о переговорах Кромвеля с королём. В этих переговорах поборник республики видел измену. По своему обыкновению он обличил его если не в памфлете, то в личном письме. В нём были такие слова:

«Если и теперь вы оставите мои слова без внимания, как это делали прежде, то имейте в виду, что всё моё влияние, все мои средства я пущу в ход против вас и произведу в вашем положении такую перемену, которая вряд ли вам придётся по сердцу...»

Кромвеля не испугали эти угрозы. Однако ему не приходилась по сердцу чья-либо вражда. Он хотел мира со всеми. Обращение с Лильберном представлялось ему неразумным и несправедливым. Он явился в Тауэр и встретился с ним. Разговор был долгим. Оба пытались убедить собеседника в своей правоте. Кромвель настаивал, что стоял и будет стоять на стороне закона, порядка и справедливости.

Лильберн считал, что король давно опозорился и сам поставил себя вне закона, что его надо судить. Чьим судом? Парламент не желает этого. По мнению Лильберна, парламент жалок. На его заседания является не более семи лордов, а в нижней палате не всегда набирается сто пятьдесят представителей нации, треть, а то и четверть её состава. Решения такого парламента уже давным-давно не законны. Надо разогнать его силой. По его мнению, у Кромвеля были на это и возможность, и право:

— В моих глазах вы теперь в Англии из числа самых сильных людей. К тому же вы больше всех отличились чистотой сердца и пренебрегли личными выгодами.

Генерал твёрдо стоял на своём, не допускал и мысли о том, чтобы ещё раз использовать военную силу и заставить парламентариев разойтись по домам. Всё, что мог обещать, это добиться у парламента решения об освобождении узника.

Он сдержал данное слово и потребовал, чтобы назначили комиссию, которая рассмотрит дело Лильберна и поступит с ним по закону. В парламенте с готовностью обещали, но отложили это на неопределённый срок. Они оказывали тихое сопротивление всем предложениям, которые поступали к ним от имени армии.