— Это важнее субсидий. Это целый родник субсидий, который вы открыли в сердцах ваших подданных. Позвольте, ваше величество, и мне присовокупить несколько слов. Признаюсь, моя жизнь была долго печальной, сон не приносил мне покоя, богатство не радовало меня, так горько было мне слыть человеком, который ссорит короля с народом и народ с королём! Теперь становится ясно, что только предубеждённые умы хотели выдать меня за злой дух, который вечно становится между монархом и его верноподданными. Пользуясь бесконечными милостями вашего величества, я приложу все старания, чтобы всем доказать, что я благодетельный гений, думающий беспрестанно только о том, чтобы оказывать всем услуги, услуги мирные, хочу я сказать.
Всеобщее ликование было ответом на его хвастовство. Все выражали готовность служить королю. Государственный секретарь поспешил в зал заседаний и объявил парламенту; какое благоволение готов оказать им великий король. Всеобщее ликование охватило и представителей нации. Казалось, мир был заключён, прочный, основанный на общем доверии. Но тут государственный секретарь совершил грубый промах: он упомянул о речи герцога и принёс депутатам заверения о самых добрых намерениях также и от него. Воцарилось молчание. Только минуту спустя поднялся Джон Элиот и в мёртвой тишине произнёс:
— Неужели есть человек хотя бы и самого высокого сана, который дерзает думать, что его благоволение и слово нужны нам для исполнения наших обязанностей относительно его величества? Или полагают, что кто бы то ни было может внушить его величеству больше расположения к нам, чем король сам захочет нам оказать? Я так не думаю. Я готов хвалить, даже благодарить всякого, кто употребляет своё значение и силу для общего блага, но такие притязания противны обычаям наших предков и нашей чести. О них я не могу слышать без удивления, не могу пропустить их без порицания. А потому я желаю, чтобы подобное вмешательство больше не повторялось. Будем служить королю. Но я надеюсь, что мы сами сможем сделаться полезными ему и не нуждаемся ни в какой посторонней помощи для приобретения его любви.
Королю такое заявление не могло не показаться чересчур дерзким, а герцог Бекингем не мог не понять, какая серьёзная опасность подстерегает его со стороны представителей нации, однако оба предпочли промолчать, ожидая полной победы под Ла-Рошелью, чтобы после неё расплатиться с депутатами железной рукой. Тем не менее уже ничто не могло исправить совершенной ошибки. За три дня перед тем члены парламента предложили верхней палате совместными усилиями определить коренные, неотделимые права граждан и потребовать, чтобы король торжественно их подтвердил. Теперь они сами, не дожидаясь ответа верхней палаты, принялись вырабатывать эти права. Тут уж Карл не смог промолчать. Двенадцатого апреля он отправил в палату общин одного из министров. Тот от имени короля объявил парламенту, чтобы они не тратили попусту драгоценного времени и как можно скорее приняли закон о субсидиях, а от себя лично решился прибавить:
— К прискорбию своему, я должен вам доложить, что до сведения его величества дошло, будто бы вы желаете действовать не только против злоупотреблений власти, но и против самой власти. Это затрагивает его величество, а также и нас, тех, кто пользуется его высоким благоволением. Будем говорить его величеству о злоупотреблениях, которые вкрадываются в исполнение его высоких предначертаний, он нас выслушает охотно, но не будем посягать на пределы его власти: он готов исправлять её уклонения, но не захочет урезать своих прав.
Вскоре после этого заявления более смирные лорды усомнились посягать на пределы королевской власти и предложили представителям нации испросить у короля декларацию, которой монарх должен бы был подтвердить, что он почитает неприкосновенной Великую хартию вольностей и ненарушимыми древние статуты, что все льготы и привилегии английского народа сохраняются, как и в прежние времена, и что король будет пользоваться правами, которые предоставлены верховной власти, единственно для блага своих подданных.
Со своей стороны, стремясь предотвратить появление на свет крайне нежелательной для него петиции о правах, Карл собрал обе палаты на совместное заседание и заявил, что он полагается как на Великую хартию вольностей, так и на статуты, которые её подтверждают. Что же касается иных каких-либо прав, король просил парламент положиться на его честное королевское слово, поскольку в честном королевском слове они найдут более твёрдые гарантии, чем в любом новом предложенном ими законе.