Восхождение: Проза

Пархатого слушали внимательно. Колесников, правда, не проявил особого интереса к Вереникиной: привез полковой командир бабу, ну и черт с ним. Сашка же Конотопцев, Нутряков и Безручко приняли в разговоре живое участие.

— Ты, наверное, в жинки захотел ее взять, Богдан? — хохотнул начальник штаба. — Дивчина молодая, образованная…

Пархатый помялся под насмешливыми и понимающими взглядами.

— Да какой там в жинки, Иван Михайлович?! — возразил он как можно равнодушнее. — Ну, явилась, рассказала… Нехай побудет у меня при штабе, раз Советской властью обижена, раз мужа у ней чека порешила.

— А не гадюку ли приголубив, Богдан? — Сашка Конотопцев, заложив длинные руки в карманы новеньких, сдернутых с продотрядовца галифе, расхаживал по горнице, и лисья его, поросшая светлыми волосами мордочка подозрительно и начальственно морщилась от важной этой мысли. — Ты с такими делами не шуткуй. Они, образованные, чего хочешь наплетут. Кусай тогда локоть.

— Ты — разведка, ты и проверь, — отбился Пархатый, жалея в душе, что привез сюда Вереникину, что ее, чего доброго, отнимут у него. — Но, я думаю, чего бы это ей голову в петлю совать? Молодая, не жила еще…

— О-о, ты их не знаешь, Богдан! — подал голос Безручко и колыхнулся большим и тяжелым своим телом. — Идейные — это, брат, страшные люди. Ты вот что, Сашка, — сказал он Конотопцеву, — ты ее поспрашивай, а я тож гляну, у меня на коммунистов нюх як у собаки. Аж в животе свербить на них начинает. Гляну только и сразу скажу: коммунистка это, к стенке ее, заразу!

Катя между тем сидела на прежнем месте, нога за ногу, курила. Она напряженно вслушивалась в голоса за плотной, дубовой дверью, но разобрать ничего не могла. Она понимала, что сейчас несколько высокопоставленных бандитов решают ее судьбу. Что они предпримут? Выматерят Пархатого и велят ей убираться на все четыре стороны? Или бросят по подозрению в какой-нибудь погреб, станут мучить, издеваться?.. Понимала и то, что должна что-то предпринять; пассивное ожидание — не в ее пользу. Штабные, конечно, строят догадки; догадки эти могут быть близки к истине — не с кретинами же она имеет дело! Среди бандитов есть люди образованные, толковые. Нет, не стоит больше ждать, надо действовать решительно, брать инициативу в свои руки в любых обстоятельствах — так учили ее Наумович и Павел Карандеев.

Катя решительно встала, шагнула к двери, рывком распахнула ее — к ней повернулись удивленные головы штабных.

— Господа! — сказала она обиженным и немного капризным тоном. — Не кажется ли вам, что неприлично держать даму в прихожей? Что семеро даже очень занятых мужчин могут и должны уделить внимание одной женщине.

Ее неожиданное появление, тон, каким были сказаны эти слова, заметно оскорбленный взгляд темно-карих красивых глаз произвели на членов штаба неотразимое впечатление. Первым подскочил к Вереникиной Нутряков, склонил прилизанную голову, забыто щелкнул каблуками стоптанных сапог — эх, когда-то он был первым в офицерских собраниях!..

— Просим извинить, уважаемая… э-э…

— Екатерина Кузьминишна, — уронила Катя снисходительное.

— Екатерина Кузьминишна, сами понимаете… э-э… время военное, обстановка и все такое прочее вынудили вас, точнее, нас… — Нутряков помахал в воздухе рукой. — И вдруг такая неожиданная гостья в наших забытых богом краях… Прошу вот сюда. И разрешите представить офицеров: командир повстанческой дивизии… э-э… генерал Иван Сергеевич Колесников.

— Очень приятно. — Катя с улыбкой подала руку.

— Просто командир, без генерала, — хмуро ответил на ее рукопожатие Колесников.

— Это Митрофан Васильевич Безручко, — продолжал Нутряков, подводя Катю к тяжело поднявшемуся со стула человеку. — Наш начальник политотдела.

Безручко протянул руку, хмыкнул.

— Это… — повернулся было Нутряков к Сашке Конотопцеву, собираясь представлять того в звании штабс-капитана, но Сашка опередил его, резко шагнул к Вереникиной.

— Попрошу документы. Настоящие!

Катя спокойно открыла сумочку, протянула листок с отметками Наумовича.

— Вот, пожалуйста. Настоящие.

Конотопцев сунул мордочку в бумагу, словно нюхал ее, с трудом читал большой прямоугольный штамп: «РСФСР… Павловское… уездное… полит… бюро… по борьбе с контр… с кон-тре-во-люци-ей… спеку-ля-ци-ей, са-бо-та-жем…». «Саботажем» — это что? — спросил Вереникину.

— Ну… это когда работу срывают где-нибудь на заводе или фабрике. Вообще, противодействие.

— А… — Конотопцев продолжал читать: «…саботажем и преступле-нием по долж-нос-ти и пр.». А «пр» это чего?

— Это значит — прочее, тому подобное, Конотопцев! — не выдержал Нутряков. — Такие вещи надо знать начальнику дивизионной разведки.

Сашка поднял голову, смерил Нутрякова презрительным взглядом.

— Подпись под бумагой неразборчивая. На-у… Как дальше-то?

— Наумович, — дернула Катя плечом. — Он у них в Павловске чека возглавляет. И, между прочим, господа офицеры, когда я приходила к нему делать отметки, всегда предлагал сесть.

— А мы и лягти можем предложить, — захохотал Марко́ Гончаров, — это у нас просто.

— Помолчи! — одернул его Колесников, пододвинув Кате стул. — Сидайтэ, Кузьминишна.