Восхождение: Проза

— «Кому»… Нам, стало быть, и надо. Вон Безручко шо казав: свободную жись построим без коммунистов и без этой… тьфу, чертяка!.. Без разверстки, вот.

— Эх, дед, — вздохнула Лида. — Сколько годов ты на свете прожил, а ничего так и не понял. Одурачили тебя, обрез в руки дали, ты и пошел убивать.

Сетряков нахмурился, дернулся было идти к Колесникову — вон, мол, что твоя жинка говорит, а потом поостыл; решил, что донести командиру всегда успеет, до штабного дома ступнуть два раза, девка же говорит интересно, занятно и, самое главное, не боится его!

— Слухай, милаха. А я вот возьму и скажу Ивану Сергеевичу, а? Шо ты тогда будешь робыть? Не злякаешься?

Лида — в расстегнутом пальто и сброшенном на плечи платке (жарко натопил свою грубку дед Зуда) — сидела напротив, на маленькой скамеечке, спокойно смотрела ему в глаза. Сетряков заметил, что пленница как-то быстро повзрослела за эти три недели, ничего в ее лице не осталось прошлого, девичьего, сидела перед ним взрослая ожесточившаяся женщина.

— Не скажешь, — усмехнулась она. — Ты и сам, дед, в плену у них, и я хочу, чтобы ты понял это.

Сетряков аж поперхнулся семечками, так и застыл с разинутым ртом.

— Это… как же так? — потрясенно спросил он. — Я же сам в банду вступил, по своей воле.

Лицо Лиды стало суровым.

— Ты, дед, погляди на себя со стороны. Шут ты при штабе, а не боец. Над тобой и полковые потешаются, и тот же Безручко. Такие байки про тебя рассказывают, что уши вянут.

— Замолкни! — дед Зуда вгорячах схватился за кочергу. — А то звездану меж глаз-то.

— Да это вы умеете. — Горькая складка легла на лице Лиды. — Нагляделась я… — Приблизила гневные глаза: — А тронешь хоть пальцем, на себя пеняй. Отомстят за меня, так и знай. И Колесникову вашему достанется, и Безручке… всем!

Сетряков омертвело хлопал глазами, кочерга из его рук выпала, он отодвинулся от Лиды, принялся было снова за семечки, но тут же бросил их в поддувало, вытер ладонью рот.

— Ты чого хочешь-то, милаха? — спросил он приглушенно и оглянулся на дверь: не дай бог, кто войдет сейчас!

— Помоги мне бежать отсюда, дед! — сказала Лида. Сетряков дернулся.

— Дак что помогать-то? — осторожно спросил он. — Тикай на все четыре стороны… — А про себя подумал: «Конешно, девка при военных делах — баловство. Тут головы летят, кровь льется… А скажи попробуй — самому голову сымут. Тот же Филька Стругов полоснет ножиком по горлу. Да и Кондрат Опрышко цацкаться не станет. Молчком, подлюка, придавит ночью, и не охнешь…»

— Такая уж ваша бабья доля, — Сетряков опустил глаза, заглянул в топку, и красные отсветы огня заплясали на его морщинистом лице…

Лида пришла потом еще, но не говорила больше о побеге, а толковала с ним на разные темы: про большевиков и комсомол, про Ленина. Ленин, мол, всегда пекся о хлебопашцах и солдатах, для них и Советскую власть устанавливал. А то, что в Калитве эту власть кулаки и дезертиры временно сбросили, еще ничего не значит: Россия большая, правда и сила народная все равно верх возьмут, возврату назад не будет. Их, бандитов, несколько тысяч, народа же российского миллионы, не для того они царя сбрасывали и законную свою власть устанавливали… А кулаки хитрые и подлые: они хотят власть свою, помещиков и фабрикантов, вернуть, и потом, как и при царе, будешь ты, дед, на них ишачить…

Замутила девка душу, совсем замутила!..

Филимон Стругов позвал деда Зуду в штаб. Вошел к нему в пристрой, потянул носом воздух, сморщился.

— В катухе и то дух легше, — сказал он и сплюнул. — То ли псиной у тебя тут воняет, то ли козлом… Идем-ка, начальство зовет.

Сетряков заволновался, стал было приводить себя в порядок — кожушок подпоясал, шапку о колено выбил — а Филька засмеялся:

— Шо ты как петух перед курой затанцював? И так гарный. Идем.

В штабе сидели только Нутряков и Конотопцев. Зуда малость расстроился, думал, что вызвали к «самому», а тут…

— Ну, как существуешь, Сетряков? — миролюбиво спросил начальник штаба.

— Да як… помаленьку, Иван Михайлович. С божьей помощью.

— Хорошо, хорошо… А воюешь за что — знаешь?

— А як же! За народну власть, без коммунистов шоб була, да без… тьфу, черт, выскочило из башки!.. Нутряков с Конотопцевым засмеялись.

— Ты, дед, политически подкованный, хвалю. — Нутряков закурил, лениво отгонял дым рукою. — А с бабкой что у тебя? Говорят, мол, прогнала она тебя, так?

— А нехай говорят. — Зуда махнул снятой шапкой. — У баб, сам знаешь, волосья довгие, а ума с воробьиный нос.

— Если она супротив нас, ты сообчи. — Сашка скорчил начальственную физиономию. — Не поглядим, шо стара: выпорем на площади, як шкодливую козу. Евсею, вон, скажу, тот и ридну мать не пожалее…

Нутряков встал, обошел стол, тонким карандашиком ткнул в карту.

— Вот что, Сетряков, — сказал он строго. — В разведку пойдешь. А точнее, съездишь. Сани тебе дадим, лошадь… Как? Справишься? Не побоишься?

Дед Зуда судорожно проглотил слюну. Вот оно, настоящее дело! Не зря звали, сгодился!

— Шо прикажете, Иван Михайлович, то и сполню. — Зуда встал, попытался принять стойку, даже рваные валенки сдвинул — нога к ноге.