Восковые фигуры

Несмотря на жару река была по-весеннему полноводна. Наверно, перегородили где-то плотиной, подумал Пискунов. На пляже слышался стук молотков, это работал студенческий строительный отряд. Ребята сооружали общественный туалет, спешили успеть закончить до праздника. «Медицинский институт» — гласила табличка.

Когда Михаил подошел ближе, то увидел, что все они сгрудились возле воды — вытаскивали на берег огромный деревянный крест: как видно, разливом зацепило где-то кладбище.

Строители побросали инструменты, стояли вокруг креста, почерневшего от времени, молча смотрели.

Пискунову вспомнился последний разговор с Уиллой. «Зло — это страдание, думал он, подходя, — страдание души и тела. Чтобы бороться со злом, надо не бояться страданий, победить в себе страх перед ними. А что если я сам… Пусть не так, как тот, что остался в веках, сын Божий, принявший мученическую смерть во искупление грехов человеческих. Пусть не так, но я должен испытать себя!»

Лица ребят вытянулись в испуганном удивлении, когда он молча разделся, лег на крест и раскинул руки.

— Прибивайте! Гвозди… Есть гвозди? Вы ни за что не отвечаете! Так надо. Смелее!

Он сказал это громким шепотом и ждал.

Загалдели девчонки: да это же сумасшедший! Ребята недоуменно переглядывались. Судорога боли прошла по лицу Пискунова. Он повторил хрипло, умоляюще:

— Прибивайте же! Ну!

Один из парней с длинными жилистыми руками, с тяжелым лицом, с жестким холодком в глазах взял молоток и гвозди: происшествие показалось ему забавным, да и не так-то часто увидишь, как корчится на кресте распятый человек. На него набросились, повисли на руках: не смей! Детина всех отшвырнул: чудик же сам просит, почему не уважить. Приладил гвоздь так, чтобы посреди ладони, с размаху ударил молотком, глубже, глубже, насквозь и в дерево. Пискунов вскрикнул, застонал и умолк. И потом с каждым новым ударом только вздрагивал всем телом, пена выступила на губах, но ни звука больше не вырвалось. Никто теперь не останавливал, не протестовал. Стояли, смотрели с жадным, почти болезненным любопытством, пока длилась страшная экзекуция. Высоким, вздрагивающим, не своим голосом Пискунов закричал:

— Поднимайте! Крест поднимайте!

На этот раз все дружно, с торопливой готовностью включились в дело. Взяли… Еще раз, еще немного… Круто повалилось небо и облака на нем, как клочья скомканной окровавленной ваты, должно быть, то закат выкрасил их в красный цвет. Крест подняли, и Пискунов вознесся. Мысли бешено скакали в мозгу, словно по крутому склону катились и прыгали в пропасть раскаленные камни, сталкивались, высекая огненные искры, обращались в душную пыль; ее становилось все больше, больше, она проникала в легкие и кровь, он задыхался, весь с головы до ног охваченный пламенем, отчаянный немой крик звенел в душе и готов был вот-вот вырваться… Не надо, не надо! Он пересилил себя и выстоял. И люди внизу с ужасом, с изумлением увидели: он улыбается.

И вдруг на какое-то мгновенье, секунду или больше, ему показалось, что тело, его бренное тело, осталось там, на земле, а он сам, утративший свою материальную сущность, вырвался из его обременительно тесных объятий и птицей устремился ввысь. Он не знал, что это было — дух, душа, или сгусток энергии — то, что дарует жизнь и отличает живого от неживого, — знал лишь, что мчится через годы, через столетья с небывалой, все возрастающей скоростью навстречу Уилле. Он летел и страстно призывал ее откликнуться: она услышала и летит навстречу на его зов. Они слились где-то в бесконечно далекой космической глубине, крошечные частицы Вселенной, и она, как мать перед своими детьми, распахивала перед ним объятья. Словно одно целое, они то купались в солнечных лучах, резвились, пронизанные ощущением близости, то с жаждой постичь неизведанное ныряли в черную пропасть бесконечности, и звезды, будто послушные их желаниям, уступали путь.

«Уилла, любимая, — шептал Пискунов, — нет силы, способной нас разлучить!» И еще он подумал, что истинное счастье дарит не соединенье тел, а слияние душ.

Крест больше не держали, и он с грохотом рухнул на землю.

…Весь содрогаясь от только что пережитого, Пискунов брел вдоль берега по кромке песка; нет-нет да и набежит волна от прошедшего неподалеку катера, окатит водой до щиколоток. Сзади переговаривались ребята, сидели на кресте, курили. Одна из девушек шептала подруге:

— Машка, это же тот самый, помнишь… в психушке? Я его сразу узнала. Шахматист. Нашего профессора тогда прокатил… Худющий какой!