Воскресение в Третьем Риме

Клавдия слегка коснулась моей руки (крепких рукопожатий она всегда избегала) и усадила меня на потертый диван, хотя у стола стояло старинное покойное кресло, уцелевшее от лучших времен. Я ни разу не видел, чтобы в этом кресле кто-нибудь сидел. Сама Клавдия в него тоже никогда не садилась, и в то же время кресло имело отнюдь не антикварный, вполне обжитой вид, как будто кто-то только что встал с него, чтобы уклониться от встречи с навязчивым гостем. Вообще комната была прибрана безупречно. Я уверен, что и при солнечном свете в ней нельзя было бы обнаружить ни пылинки. Трудно было даже предположить, что Клавдия спит на том самом диване, где теперь сижу я, хотя больше спать ей было негде: зимой остальные комнаты не отапливались, и Клавдия посещала их только для того, чтобы обтереть пыль. На столе были аккуратно разложены листы очередной рукописи, уже перепечатанные. Среди них высилась пишущая машинка, но неподалеку от нее виднелся новый предмет, непривычный для меня: кассетный магнитофон. Он стоял как раз рядом с креслом. Рояль был все еще раскрыт, однако нот не было. Клавдия любила играть по памяти.

Она аккуратно сдвинула бумаги на столе и поставила передо мной блюдо антоновских яблок. Без сомнения, они были собраны в савиновском саду. Затем Клавдия извинилась, вышла из комнаты и через две-три минуты поставила передо мной так называемый пушкинский картофель, горячий, подрумяненный, посыпанный укропом и петрушкой. Судя по быстроте его появления, можно было предположить, что в доме есть газ. Потом Клавдия налила две чашки чаю, одну себе, другую мне. Отхлебнув чай, я убедился, что он заварен с мятой и с другими травами, известными только Клавдии.

– И вам тоже газ провели? – задал я традиционный мочаловский вопрос, деланая непринужденность и неуместность которого в данном случае неприятно поразила меня самого. Собственно, для Мочаловки этот вопрос утратил свою остроту двадцать с лишним лет назад, но с тех пор сохранился особый «газовый» фольклор, не всегда правдоподобный, но тем более по-мочаловски живучий. Рассказывают, например, о старичке-пенсионере, умершем скоропостижно, когда зимой у него погас АГВ. В последнее время эти истории снова оживились в связи с подорожанием газа и со слухами о том, что зимой газ будут отключать, но обсуждать подобные проблемы с Клавдией – не противоестественно ли, не бестактно ли это? Клавдия только рассеянно кивнула в ответ:

– Да, провели. Ничего не поделаешь.

– Много было беспокойства?

– Не без этого. Но меня это почти не коснулось.

– Неужели это Адриан?

– Ну что вы! Адриан Вениаминович не интересуется такими делами у себя в Америке. (Она иронически подчеркнула последние слова.) Правда, он не забывает меня. Видите, свою новую книгу мне прислал.

Она показала мне внушительный фолиант с английским названием «Duration and Infinity. The mathematical aspects of the problem».

Я бегло перелистал книгу Адриана и чуть было не увлекся чтением, с таким блеском Адриан отстаивал свой основной тезис: бесконечность – свойство, а не число. Но я вспомнил, что я в гостях у Клавдии, а не виделся я с ней толком несколько лет, хотя и не так долго, как с Кирой. Все-таки мы живем в одной и той же Мочаловке и volens-nolens встречаемся хотя бы эпизодически, что, впрочем, честно говоря, не считается. У меня сложилось впечатление, что Клавдия не хочет меня видеть, но, быть может, я ошибаюсь? Не полагает ли она, что я злоупотребил ее доверием, включив в мою книгу некоторые материалы по Чудотворцеву? Честное слово, я ссылался на нее, но эти ссылки сняла редакция, не особенно со мной считаясь. Моя книга «Русский Фауст» лежала у Клавдии на столе. Что это – обличительный документ или знак внимания к моей особе? Чтобы не углубляться в эти вопросы, я предпочел имитировать светское мочаловское любопытство:

– Значит, и жильцы на даче без ведома Адриана?

– Во-первых, это не жильцы, а охрана, – ответила Клавдия, – а во-вторых, они здесь, может быть, и с его ведома, я просто не знаю. Меня это не касается. Какие-то переговоры с ним, во всяком случае, ведутся.

– Охрана? Переговоры? Как все это прикажете понимать?

– Надеюсь, вы не возражаете против того, что архиву Платона Демьяновича нужна охрана… в наше время?

– Кто же ее обеспечивает? Неужели Адриан?

– Я уже сказала вам: Адриан Вениаминович не интересуется ничем, кроме своих «Duration and Infinity». (Английское произношение Клавдии оставляло желать лучшего.) Это все Всеволод Викентьевич (голос Клавдии угас, поник при этом имени, совсем как у Киры, едва ли не единственная черта сходства между ними), да, Всеволод Викентьевич Ярлов.

– Лидер ПРАКСа?

– Его так называют, но дело не только в этом. Он провозвестник русской идеи. Последователь Платона Демьяновича.

Я пытался уловить иронию в голосе Клавдии, но не уловил, и это, может быть, свидетельствовало о том, что ирония Клавдии беспредельна, но не исключено, что Клавдия говорит всерьез.

– Так это и газ вам ПРАКС провел? – совсем уже невпопад сказал я.

– Как будто бы они действительно этим занимались. По распоряжению Всеволода Викентьевича.