«…Детство мое, таким образом, было вполне благополучным. Более того: матери моей были свойственны представления о жизни, о людях весьма возвышенные, почти идеалистические. В то же время, теперь я понимаю, она была максималисткой, и эти свои взгляды и убеждения вольно или невольно прививала и мне. Рано или поздно мне предстояло обнаружить несоответствие между многими моими представлениями о жизни и самой жизнью. Это и была, пожалуй, та первая трещина, которая позже пошла разрастаться и которую я пытался залить вином. В школе я был отличником, активистом, блистал, можно сказать, на разного рода олимпиадах, и в институте поначалу дела у меня складывались совсем неплохо, пока…»
Ломтев опять остановился. «Да нужно ли все это?» — подумал он. Может быть, лучше так: «Выпивать начал примерно в 21—22 года. Сначала пил в компаниях с друзьями, на вечеринках в складчину, потом, втянувшись, стал пить и один. Если первое время мне и в голову никогда не приходило выпить с утра, то теперь все чаще и чаще тянуло опохмелиться. Дома начались неприятности…»
Что ж, все, конечно, верно, все так и было, да только многого ведь тогда не понять и не объяснить. Ломтев вздохнул и вернулся к прерванному тексту. Было слышно, как Устинов разговаривает с кем-то по телефону, о чем-то спорит, доказывает что-то, постепенно накаляясь. Вчера он показался Ломтеву таким уравновешенно-сдержанным, таким спокойным, неспособным повысить голос, а выходит, впечатление это было обманчиво.