Воскрешение из мертвых

А тогда он и правда добрался до вокзала без происшествий, как бывало лишь в прежние, давние, трезвые его времена. Однако в поезде, в дневном экспрессе, когда он занял свое место, его, как выяснилось, подстерегало еще одно испытание. По соседству с Ломтевым в кресле обосновался грузный, неопрятно одетый пожилой мужчина. Ему было жарко, пот скатывался по его багровому, отекшему лицу, мужчина поминутно отирал щеки и шею грязным платком, от него несло перегаром и дешевым одеколоном. Лицо его, полное, с масляно поблескивающими, заплывшими глазками могло бы показаться лицом чревоугодника и сластолюбца, если бы не нездоровая одутловатость, заставляющая предположить, что уже не плотские радости, а недуги занимают главное место в жизни этого человека. Впрочем, такое впечатление оказалось обманчивым. Едва устроившись в кресле, он подмигнул Ломтеву и похлопал себя по оттопыренному карману поношенного, засаленного пиджака: «Порядок в танковых войсках!» Его пропотелая и тоже мятая, с оторванными пуговицами рубашка была распахнута и открывала багровую шею, а небольшие глазки смотрели сейчас на Ломтева с хитроватой мужицкой самоуверенностью. Весь его облик, свидетельствующий о давно уже длящемся загуле, и стойкий запах немытого тела, пота и перегара были неприятны Ломтеву, но не мог же он сказать сейчас своему соседу: «Вы мне неприятны. Отодвиньтесь, пожалуйста». Нет, не принято, не заведено у нас таким образом обращаться с пьяными. Да и сам Ломтев — сколько раз заваливался, случалось, в вагон поезда сильно на взводе, с бутылкой, засунутой в портфель или карман, и управлялся затем вместе со случайным попутчиком, а то и в одиночку с этой бутылкой! Пил, бывало, прямо из горла, и разве задумывался он тогда о своих соседях по купе, до них ли ему было! Более того — отчего-то казалось ему тогда, что все непременно должны разделять пьяный его кураж, одобрять и поддерживать, а то даже и восхищаться им. И правда, разве не принято издавна у нас на Руси восхищаться пьяной удалью? Наверняка такое же чувство испытывал сейчас и этот грузный, изрядно уже накачавшийся сосед Ломтева. И Ломтеву ничего не оставалось, как изобразить на своем лице подобие ответной улыбки.

Поезд еще не тронулся, а сосед Ломтева уже раздобыл у проводницы два картонных стаканчика — он был оживлен, деятелен, суетлив: кому-кому, а уж Ломтеву отлично было знакомо подобное состояние радостного воодушевления перед выпивкой. С игриво-грубоватой бесцеремонностью сосед подтолкнул Ломтева:

— Ну что, мужик, примем по махонькой? Чтобы тормоза не скрипели.

Ломтев отрицательно покачал головой.

— Я не пью, — сказал он.

— Да ну?! — поразился сосед. — Не заливай. Знаешь, кто нынче не пьет?

— Знаю, — сказал Ломтев.

— А знаешь, так и не разводи мутотень.

Он ловким, привычным движением зубами откупорил бутылку, разлил вино по стаканчикам. Запах дешевого портвейна ударил в нос Ломтеву.

— На, держи, парень!

— Я же сказал: я не пью, — уже с некоторым раздражением повторил Ломтев.

С какой, спрашивается, стати должен он что-то объяснять этому совершенно постороннему человеку? Едва ли не оправдываться перед ним? С чего? Уже сама по себе необходимость по его милости подвергаться подобному испытанию-искушению казалась сейчас Ломтеву тягостной и отвратительной. Однако сосед его с назойливо-радостной общительностью продолжал упорно совать ему картонный стакан с портвейном. Вино плескалось на брюки, но он, казалось, не замечал этого.

— Пей, говорю, коли дают. У меня еще есть в загашнике. Не сомневайся. До самой Москвы хватит.

— Я и не сомневаюсь, — сказал Ломтев. — Только не пью я. Не пью! Сколько можно повторять! Вы, что, русского языка совсем не понимаете? Не пью я.

Сосед, чуть отодвинувшись, с интересом и изумлением оглядел Ломтева своими заплывшими, хитроватыми глазками.

— Ишь ты, оттого и нервный, видать, такой, что не пьешь? Больной, что ли? Или подшился, может?

Ломтев ничего не ответил, только раздраженно передернул плечами. «Ах черт, — подумал он. — Сколько еще раз мне придется теперь отвечать на этот вопрос!»

— Ну ладно, дело хозяйское, — продолжал между тем сосед. — Наше дело предложить, ваше дело отказаться. Только не по-русски это — на дорогу, на посошок не выпить. Дороги не будет. Это не я, это предки наши придумали. А они поумнее нас с тобой были. Правильно я говорю, а? Ну, лады, будь здоров, не кашляй! Не хочешь — не надо, нам больше останется. — Он опять бодро-весело подмигнул Ломтеву и один за другим опрокинул оба картонных стаканчика.

— Не пьешь, значит… — минуту спустя уже умиротворенно-раздумчиво произнес он. — Совсем?

— Совсем, — сказал Ломтев.

— И по праздникам не принимаешь?

— И по праздникам.

— Скучная у тебя жизнь, парень, вот что я тебе скажу.

— Вы моей жизни не знаете, откуда вы можете судить? — сказал Ломтев, поневоле втягиваясь в этот пьяный и оттого заведомо бессмысленный и нескончаемый разговор.

— Ха! Не знаю! Да я, может, тебя насквозь вижу. Ну вот, не пьешь ты — и что, веселее тебе? Лучше? Или какую другую выгоду ты имеешь?