Воскрешение из мертвых

— Так вдруг и огрел? — переспросил Щетинин, стараясь не обнаруживать раздражения, которое постепенно закипало в нем. Уж очень некстати сейчас было это ЧП. На заводе комиссия работает, проверяет идейно-воспитательную работу, эффективность ее анализирует, а тут — на тебе! — Ты, дядя Саша, может, оскорбил его, обругал как-то, с чего он руку-то на тебя поднял? Обидное что ему сказал?

Дядя Саша пожал плечами.

— Да разве упомнишь, какие я там слова говорил…

— А «погань вонючая» да «сволочь» — это как по-твоему?

— Как? Да его, мозгляка этого, я думаю, как ни обложи — все мало будет. Я уж говорил Петровичу, мастеру нашему: убери ты эту гниду, а то неровен час, руки о него замараю…

— А что он?

— Ну, а что он… Он и сам не прочь приложиться, особенно в понедельник. Его тоже но утрам, бывает, колотун бьет — тут не только к Федьке побежишь, перед врагом заклятым на колени встанешь, не знаю я, что ли… Сам такой был.

Щетинин укоризненно покачал головой.

— Тебя, дядя Саша, послушать, так у вас не цех, а прямо распивочная какая-то…

— А не так разве?

— Ну не знаю… — озабоченно сказал Щетинин. — Нам, во всяком случае, сигналов не поступало.

— Сигналов! — усмехнулся дядя Саша. — Кто сигналить-то тебе будет? Алкаш алкаша никогда не выдаст, это железное дело. Продать продаст за стакан водки хоть друга, хоть брата родного продаст, а выдать — не выдаст. Это точно. Круговая порука. Мне Федька того и простить не может, что я этот круг порушил.

Щетинин молча, нахмурясь, слушал его. И умом, и чувством Игорь Сергеевич конечно же разделял дяди Сашину правоту, его возмущение и обиду, понимал, что случай действительно произошел в высшей степени безобразный, дикий, история эта, разумеется, должна получить огласку, рабочий, поднявший руку на своего товарища, такого же рабочего, будет наказан со всей строгостью, двух мнений тут быть не может, но в то же время, как бы параллельно с подобным восприятием события, уже работало некое  в т о р о е, з а щ и т н о е  его сознание, словно бы автоматически, сами по себе уже включались некие предохранительные реле, мысль его настойчиво и беспокойно уже пыталась взвесить и оценить все происшедшее с точки зрения выгоды или невыгоды, пользы или вреда случившегося, последствий его не для конкретного дяди Саши, который сейчас сидел перед ним, а для всего завода, всего коллектива, всего общества, если угодно. Он, Щетинин, не имеет права предаваться эмоциям, как бы благородны они ни были, он должен взглянуть на все происшедшее с учетом общих задач идейно-воспитательной и идеологической работы. Нельзя зацикливаться на одном конкретном событии. В конце концов, то, что так драматично воспринимается сейчас дядей Сашей, вовсе не типично, вовсе не характерно в масштабах всего завода. Более того, ЧП это, если его излишне акцентировать, способно создать попросту искаженную картину, ошибочное представление о состоянии заводских дел, безосновательно опорочить, по сути дела, весь многотысячный коллектив, бросить тень на рабочий класс в целом. Оправданно ли это? И кому в конечном счете окажется это выгодным с идеологической точки зрения? В конце концов, дядя Саша сам тоже из этих, из бывших алкашей, у него свои счеты с этим Федькой, он сам признает это. Нет, разумеется, случай возмутительный, выходящий за всякие рамки, и оставлять его без последствий никто не собирается, однако и раздувать его, создавать вокруг него ненужный ажиотаж тоже было бы политически неверно.

— Я теперь, знаешь, Игорь Сергеевич, — продолжал между тем разглагольствовать дядя Саша, — всех алкашей лютой ненавистью ненавижу. Так бы и перестрелял всех. Будь моя воля, я бы водку эту вообще уничтожил, подчистую: чтобы и духу ее не было; Сколько она жизни моей сожрала, подумать страшно! Потому нет теперь таким, как Федька, моей пощады…

— Ты небось грозил ему, а? Говорил, что перестреляешь? — усмехаясь, спросил Щетинин. «Ясное дело, — подумал он про себя, — одна нетерпимость порождает другую».

— Может, и грозил. Что я с ним, с гнидой такой, чикаться буду?

— Чикаться не чикаться, а к каждому человеку подход искать надо. А так видишь, что получается: ты ему угрожаешь, он тебе — вот и доугрожались до рукоприкладства.

— Что же, выходит, я ему и слова не скажи! — возмутился дядя Саша. — Подход еще к нему искать! Ишь ты! Да к нему один только подход — полбанки! Нет, что ты мне ни говори, а я его осиное гнездо разворошу, не будет ему от меня пощады…

— И давно, дядя Саша, ты стал таким беспощадным? — спросил Щетинин.

— Давно не давно, а года два, считай, уже набежало.

— И что же, ты сам-то совсем не пьешь?

— Совсем. Видеть даже не могу. Для меня эта злодейка с наклейкой теперь как красная тряпка для быка.

— Ишь ты, тореадор! — засмеялся Щетинин. — А скажи, если не секрет, конечно, ты что, пить сам бросил или лечился?

Дядя Саша задумчиво пошевелил бровями.