Воскрешение из мертвых

Грунина выходит из такси у здания районного отдела внутренних дел.

— Вы все хорошеете, Танечка, — радушно улыбаясь, приветствует ее Лазарев. — И, ей-же-богу, говорю вам это не по вашей просьбе, а потому, что так оно и есть.

— Ну, это уж вопреки законам природы, — смеется Татьяна. — До каких же пор можно хорошеть? Я ведь вступила в бальзаковский возраст.

— Над истинно красивыми и хорошими людьми время не властно, а бальзаковский возраст в наше время — пора наивысшего расцвета женщины.

— Спасибо за утешительную справку, но у вас, наверное, не так уж много времени, чтобы…

— А вы все такая же! — хохочет Лазарев.

— Это плохо или хорошо?

— Хорошо! Но давайте, в самом деле, ближе к делу, времени у меня действительно в обрез. Познакомитесь сейчас с любопытным документом.

Он достает из стола какую-то бумагу, пробегает ее глазами и протягивает Татьяне:

— Вот тут сведения о некоем отце Феодосии. В переводе с греческого имя сие означает — «богом данный». И кто бы, вы думали, этот «богоданный» слуга православной церкви?

Татьяна недоуменно пожимает плечами.

— Корнелий Телушкин! — торжественно произносит Евгений Николаевич.

— Вот уж чего действительно не ожидала! — всплескивает руками Грунина.

— Он, оказывается, еще в колонии стал проявлять, а скорее всего, симулировать набожность. Вел разговоры только на религиозные темы, стал носить нательный крестик, раздобыл где-то Евангелие. А как только отбыл свой срок — поступил в духовную академию и закончил ее досрочно.

— Теперь, значит, уже в сане иерея?

— И прекрасно зарекомендовал себя не только проповедником, но и преподавателем Одесской семинарии. Став священником, сменил свое имя Корнелий на Феодосий. Не думаю, однако, чтобы этот авантюрист вдруг уверовал в бога и стал его верным слугой.

— А не мог он податься в священники из-за больших заработков духовенства? Известно что-нибудь, как он ведет себя в Одесской семинарии?

— Ректор семинарии ходатайствует о присуждении ему степени магистра богословия без защиты диссертации.

— Да, далеко пойдет этот проходимец! — вздыхает Татьяна. — А вот зачем ему Вадим Маврин понадобился — непонятно.

— Я уж и сам ломал над этим голову.

— Вы думаете, что соседка Вадима именно с ним его встретила на лестничной клетке?

— Похоже, что с ним. Приметы сходятся.

— Знаете, Таня, какая у меня мысль вдруг возникла? — постукивая шариковой ручкой по настольному стеклу, говорит Лазарев. — Не вздумал ли этот отец Феодосии проделать над Мавриным какой-нибудь эксперимент? Нечто вроде публичного обращения атеиста в правоверного христианина.

— Для чего ему это? — недоумевает Татьяна. — Если бы еще этот атеист был широкоизвестной личностью, а то какой-то никому не известный слесарь… Правда, слесарь-лекальщик он первоклассный.

— Вы думаете, что Телушкину потребовалось для чего-то высокое слесарное мастерство Маврина, как когда-то Грачеву? — перебивает Грунину Лазарев, откладывая в сторону ручку и облокачиваясь на стол.

— Думаю, что да. Но, скорее всего, для каких-то иных целей, чем Грачеву. Олег Рудаков сказал мне как-то: «Восьмой и даже девятый класс обработанной поверхности дает станок, а двенадцатый только лекальщик». Он считает, что искусство лекальщика — это тот рубеж, который еще предстоит взять машинной технике. Лекальщики к тому же универсалы, они могут все…

— А зачем все-таки их мастерство богословам?

— Богословам, может быть, и ни к чему, а вот Корнелию Телушкину, наверное, зачем-то понадобилось. Он из той породы людей, у которых авантюризм чуть ли не в крови… Не думайте только, что я солидаризируюсь с Чезаре Ломброзо и его теорией «преступного человека». Я никогда не видела Корнелия Телушкина, но не сомневаюсь, что у него нет ни одного из тех анатомо-физиологических признаков, по которым Ломброзо определяет «прирожденных преступников». Но с его объяснением прирожденной преступности нравственным помешательством я бы могла согласиться, правда, с некоторым изменением этой формулировки. Я бы отнесла авантюристов, подобных Корнелию Телушкину, к лицам, страдающим врожденной патологией нравственности.

— А я бы к вашей поправке сделал еще одну: назвал бы такую патологию не врожденной, а благоприобретенной и не такой уж неискоренимой к тому же.

— Иду и я на уступки, — улыбается Татьяна. — Да, болезнь, пожалуй, не наследственная в биологическом смысле, но у Корнелия она очень запущенная и потому неизлечимая.

— Не буду спорить с вами, Татьяна Петровна, в теории вы сильнее меня. В связи с этим задам один вопрос: буржуазные криминалисты все еще следуют антропологической школе Ломброзо?

— По-прежнему, Евгений Николаевич.

— А то, что по почерку, согласно Ломброзо, можно почти безошибочно определить врожденный «преступный тип», тоже ими признается?