Лазарь притянул Дарьюшку к себе.
— Не проснемся. Не встретимся. Грех. Гореть в аду после этого.
— Что же делать тогда? — спросила девушка растерянно. — Ведь жить дальше сил не осталось.
Лазарь задумался. ВРАГ опять загнал его в черную трубу.
— Я убью их. А потом мы с тобой убежим.
Дарьюшка тяжело вздохнула в ответ.
— Не смогу я бежать. Как тятю брошу? Он с кровати совсем не встает, как дитя малое сделался. Стыдно будет жить с думой о том, как он мучается.
Отец Дарьюшки и вправду в последние полгода превратился в обузу. Вернувшись с японской войны, и так еле ходил — все на костыль опирался. А после того, как на Пасху, напившись, упал у себя на крыльце и сломал еще и здоровую ногу, — слег окончательно. Даже сесть на кровати не мог. Приходя тайком к Дарьюшке, Лазарь слышал, как ее отец по ночам в соседней комнате то храпит, то стонет. Оставить его, беспомощного, в Островской было не на кого. Получается, связана она по рукам и ногам. А вместе с нею и Лазарь.
— Ну тогда я прямо сейчас в станицу пойду, — объявил он. — А там уж как повезет. Может, и достану этих гадов.
— Не ходи. Голову Евхима на кол нанизали и воткнули в землю у сельсовета. И твою голову так же выставят. Позор-то какой!
Услышав про Евхима, Лазарь внутренне содрогнулся, но решения не переменил.
— Вот и за Евхима заодно посчитаюсь.
Он хотел отстранить от себя Дарьюшку. Но та обвила его шею руками.
— Дай хоть полюблю тебя напоследок.
Теперь девушка клонила Лазаря вниз. Искала губами его губы. А он вдруг представил, как несколько дней назад телом его подруги тешились братья Рогачевы и еще какие-то двое неизвестных ему мужиков. Почему-то вспомнился замутненный, оскверненный кровью Федора Крымова родник в Игрищах. Лазарь инстинктивно попытался освободиться от дарьюшкиных объятий, но девушка не отпускала и, будто подслушав его мысли, зашептала:
— Да, знаю. Нечистая я. Но душу мою ни за что им не испоганить. Душа моя до последнего денечка будет только с тобой. Обними, Лазорюшка, меня крепко-крепко. И до самой смерти не отпускай.