Воскрешение Лазаря

Эта фраза остудила Серегу. Он вспомнил, как в тюрьме и на зоне вместе с другими несколько раз подвергался этой унизительной процедуре осмотра. А еще вспомнил учителя Курбатова и то, как «отрицалы» его самого чуть не опустили. Уподобляться тем уркам или вертухаям в резиновых перчатках было противно. А между тем обыск Каурова приобретал отдаленное сходство с тюремными осмотрами. Даже толстокожий Михалыч это уловил. Получается, унижая врага, Серега унизился сам…

— Ладно, закончим на этом, — сказал он. — Все равно теперь не сбежит. Браслеты наденем, задвижку проволокой замотаем, да сверху над погребом поставим топчан.

Он защелкнул на запястьях Каурова наручники и сбросил вниз еще не очухавшееся от его ударов тело. Следом швырнул в погреб джинсы и двух «саламандр».

Тело Геннадия холодело. Мозг был будто в заморозке, а мысли — будто чужими. Они не бегали, а едва ворочались, цепляясь одна за другую: «Дедушка, что ты наделал! Что мы наделали!.. Судьба заманила в ловушку… Дедушка. Теперь уж не выбраться. Теперь только одно — избежать лишних мук… Воскрешая твою жизнь, я погубил свою».

Геннадий подумал, что еще недавно имел столько всего, а теперь к концу жизни у него осталось всего шесть предметов — джинсы, трусы, носки и ботинки. Вспомнились эпизоды расстрелов в кино. Он никогда не мог понять, почему приговоренных раздевали и разували перед тем, как убить. Будто одежда и обувь мешали палачам. «Нет, не им!» — осенило Геннадия. Теперь он четко знал — эти вещи были для расстреливаемых последними признаками, атрибутами человеческой жизни, и поэтому, наверное, Смерть должна их особенно ненавидеть. И не зря этот Рогачев сейчас его не только избивал, а еще и раздевал. Не зря он теперь валяется голый под землей, в погребе, который немногим просторней могилы. «Это была репетиция Смерти!» — догадался Геннадий. Подумав так, он сразу же решил обуться, одеться и снова залезть в мешок и тулуп, чтобы доказать распростертой над ним грубой всеубивающей силе (а может, просто самому себе доказать), что он еще жив.

«Я живой! Живой!» — прошептали его губы, когда он натягивал джинсы. В эту секунду Геннадий вспомнил про седьмой имевшийся у него предмет — застывшую молнию. Продолговатый камушек с хутора Тарасова, того самого, где дедушка Лазарь чудом спасся от молнии и врагов, все еще лежал на дне канистры с водой. Но как его достать? Горлышко канистры узкое, а руки скованы. Геннадий посмотрел на ведро с мочой. Чтобы вони было поменьше, он прикрывал его сверху мешком. Можно, конечно, выплеснуть мочу на пол, а в ведро, предварительно слегка его ополоснув, перелить из канистры остатки воды. Но тогда погреб окончательно превратится в вонючий сортир — провести последние дни жизни в сортире Геннадию не хотелось. И он решился на безрассудный поступок. Сначала припал к канистре, стремясь влить в себя про запас как можно больше воды — пил через силу большими глотками. До спазмов, до бульканья в груди. Потом оставшуюся воду вылил прямо на землю. И вытряхнул камушек себе на ладонь.

— Воды больше нет, — зачем-то прошептал Геннадий и сжал молнию в кулаке.

Серега решил прибегнуть еще к одной мере предосторожности. Они с братом съездили на даниловскую свалку, набрали полный багажник пустых пластиковых бутылок. Вернувшись, стали кучками в шахматном порядке вкапывать их в песок вокруг охотничьей сторожки. Если наступить на такую «мину», раздастся громкий треск.

— Чеченская уловка, — объяснил Серега брату. — Они этими бутылками свои базы в лесу обкладывают. Хрен подойдешь к ним неслышно.