Воскрешенный любовник

О'Нил был троянским конем. Вместо того чтобы стать зараженным сосудом в лоне воинов, оружием для проникновения Омеги в Братство, сукин сын стал оружием, обратившимся против своего создателя. Зло буквально спроектировало свое уничтожение… и, вспоминая все случаи, когда их пути пересекались, Омега задумывался, а мог ли он в принципе оградить себя от создания Разрушителя. Казалось, этот человек сам вышел на него, а не наоборот…

— Брось эти пустые мечтания, — пробормотал он.

Собравшись с силами, Омега заставил свое тело и ненадежные ноги объединить усилия, чтобы поднять его в вертикаль. А потом он снова зашагал вперед.

Он — бессмертный.

Он никогда ни за что не умрет.

Он — бессмертный. Он никогда не умрет…

Омега выговаривал слова в такт каждому шагу, как метроном, хотя отросток ноги утомлял его еще сильнее. И какое-то время спустя — может, прошел год — блеск чего-то яркого привлек внимание Зла. Остановив себя, Омега осознал, что оказался в своих покоях для сна, и здесь над мраморным стендом посреди пустого пространства серебряный и очень острый кинжал висел в воздухе, балансируя на острие.

Да, подумал Омега. За этим я пришел сюда. Сейчас я вспомнил.

Перенося себя к оружию, он мысленно пожелал, чтобы мантия исчезла… а когда не смог проделать даже такой простой магический трюк, Омега поднял дрожащие руки к завязкам у горла. Он так давно не делал ничего физически, что с трудом затеребил узел, который ранее завязал усилием мысли.

Омега не хотел обращать внимание на неумелые, бесполезные действия десяти его пальцев. Так или иначе, ему удалось обнажиться.

Он вытянул руку, чтобы призвать лезвие. Когда оружие отказалось подчиняться, ему пришлось протянуть руку и взять рукоять, игнорирующую его волю. Он сжал руку на знакомом эфесе, но кинжал казался тяжелым как скала.

Опустив голову, Омега посмотрел на свои половые органы. Как и остальные части его «тела», они были лишь функционирующей «ширмой», протезом с физиологическими жидкостями, который служил его целям, когда это было нужно, а потом иллюзия исчезала за ненадобностью.

Используя последние крупицы своей силы, он собрал в ладони свои яйца и член. В голове мелькнула мысль, что они были теплыми и тяжелыми.

Кинжал снова блеснул, когда Омега поднес его к тому, что свисало с бедер.

— Я не закончусь… — выдохнул он хрипло. — Никогда мне не будет конца.

Но, даже сделав это заявление, мелькнула мысль, что он лжет себе. И ложь эта — жалкая.

Он не хотел конца. Когда он был волен разбрасываться временем, он столько потратил на пустое, как богач раскидывался деньгами на красивые вещи. Сейчас же секунды стали роскошью, Омега скучал по тому щедрому дару, что был в его распоряжении, как скучает любящий в разлуке с любимым.

В уголке глаза выступила слеза. Он бы вернулся назад во времени, если бы мог. Но он был слишком слаб. В своей заносчивости он слишком долго тянул…

Смачным рывком Омега отсек свой пенис и мошонку, с легкостью распарывая нежную кожу. Боль как бензин опалила его вены, сердце судорожно забилось в груди, всплеск адреналина дал ему жалкое подобие того, о чем он грезил.

Когда черная кровь потекла по внутренней стороне бедер, собираясь лужей на полу, возле ног, Омега поднял руку на уровень глаз и сделал глубокий вдох. Он ничего не чувствовал. С другой стороны, разве можно почувствовать собственный запах? Будь то парфюм или запах тела, нос воспринимал только свежие для него ароматы, не те, что его постоянно окружали.

Когда-то ему сказали, что он пахнет детской присыпкой. Человек, которого он впоследствии выпотрошил.

Ему показалось это оскорбление каким-то детским. И в то время в нем бурлила ярость, нуждающаяся в выходе. Но сейчас приходилось…

Мысль оборвалась, словно в доказательство тому, что он более не помнил своих желаний.

Кровь, стекающая из органов, которые он отрезал у себя, собралась в чаше его ладоней и потекла вниз по запястью. Он наблюдал за ее медленным, ленивым ходом, как она блестит в тусклом свете, возникавшем из ниоткуда.

— Мой сын. — Он прокашлялся и повторил громче: — Мой сын должен воскреснуть и продолжить моё дело, раз я более не способен.

Требование ушло в пустоту.

— Да возродится мой сын!

Когда ничего не произошло, как и с мантией, которая не исчезла, как с кинжалом, который отказался левитировать к его руке, отсутствие силы лишило его чувства господства над объектами.

Фрустрация перешла в гнев, который трансформировался в ярость, и Омега швырнул свою плоть на кровать, как предполагалось мощным броском. Когда плоть без какой-либо скорости лениво пролетела по воздуху, Омега подумал, что не стоило позволять своему единственному наследнику сгнить так, как это произошло. Но он не чувствовал должной признательности и уважения за все, что он сделал для своего сына, и хотя в имени великого Слепого Короля вампиров крылся гнев, Омега также нес в себе это темное чувство.

Он был таким мстительным и таким мелочным.