Воскресни за 40 дней

Признаться честно, с десяти лет я не радовался дню рождения. Название этого праздника немного некорректно: день приближения смерти – так будет правильнее. А испытывать радость от того, что тебе на год меньше осталось жить – это странно. Но если размышлять в том же духе, то и все остальные праздники абсурдны. Какой смысл ждать целый год, чтобы сделать подарок, когда его можно вручить в любой другой день? Так будет даже приятнее и неожиданнее! А еще я давно не испытывал новогоднего настроения. Не успел распрощаться с одним новым годом, как уже готовишься к другому. А жизнь летит и летит. Новый год для большинства взрослых – повод лишний раз напиться, а все эти пламенные речи про объединение близких и так далее – бред. Такое чувство, словно люди ждут двенадцать месяцев, чтобы на день объединиться, а в остальное время быть одинокими.

Однако это лишь мои взгляды. Мне все равно, поздравят меня или нет, но другим наверняка важно. Тем более Алексису. Тем более сейчас, когда он скрывался от всех и рядом с ним был лишь я. Возможно, отец с сестрой и поздравили его, но вряд ли он обрадовался.

– Алексис, тебе уже восемнадцать. Это важный возраст – рассвет твоей жизни, и кто знает, когда будет ее закат…

– А-а-а-а, какой ты романтик!

– Я реалист.

– И романтик! Мне не нужны слова типа «Поздравляю с днем рождения!». Они кажутся глупыми и бессмысленными.

– Прости, – виновато произнес я, – мне нечего тебе подарить.

– Мне хватает того, что ты рядом…

– Что?

– Ничего, – тут же пробубнил Алексис. Пусть и сказал он это достаточно уверенно, я расслышал в его голосе нотки растерянности. – Давай уже спать.

Утром Алексис ушел не попрощавшись.

19

Я заметил кое-что необычное в розе Дианы.

Помимо ее неестественной, не присущей другим цветам красоты и благоухания, своей свежестью она заражала и растительность вокруг. Трава в двух метрах от розы, прибитая дождем, покрылась грязью и пятнами и склонилась к земле. Вблизи же она благоухала и тянулась ввысь к цветку, как подсолнух к солнцу. Чудесная картина!

Как же хотелось поделиться ею с кем-нибудь. Это приятно, когда показываешь близкому что-то дорогое сердцу, надеясь, что он разделит твое мнение. В моей жизни это происходило крайне редко, и я ценил и помнил каждый такой момент. Дело не в том, что мои вкусы не совпадали со вкусами родных, а в том, что они были недостаточно близки мне. Маму и папу не особо интересовало, что я читаю, слушаю или смотрю. Такая мелочь – обратить внимание, а сколько радости она приносит человеку. И так хотелось в тот момент показать розу Дианы Алексису!

Теперь я один. Мне не с кем поговорить, а те последние дни существования Дианы были потрачены глупо. Я не ценил каждый прожитый с ней миг и поплатился за это угрызениями совести, сводящими меня с ума каждый час.

А теперь я терял Алексиса. Во всех смыслах.

Мне осталось немного времени. Я уже решил для себя, что не подниму руки на Алексиса. Моя жизнь уже потеряна, так почему он должен терять свою ради меня? Почему он должен искупать мою глупость ценой своей жизни?

Меня волновало, чем он сейчас занимается. Вернулся ли домой к отцу и сестрице, поговорил ли с ними обо всем? «Папа, прости, что я – гей» – идеальное извинение. Порой мне кажется, именно этих слов так ждут родители от своих ЛГБТ-детей. Обвинять гея в том, что он рожден геем, все равно, что обвинять альбиноса в бледности кожи.

С усмешкой я представил себе такую картину: параллельная вселенная, в какой-то семье парень делает каминг-аут перед родителями:

– Папа и папа, я – гетеро.

– И как же тебе не стыдно! Это болезнь, от нее нужно лечить! Что же скажут наши родственники и твои друзья? Мы опозорены!

Смешно и грустно, не правда ли?

Кто имеет право указывать, кому существовать в мире открыто, а кому прятаться от ненавистников? Кто установил эти глупые правила? Все люди равны, вне зависимости от их пола, происхождения, ориентации, цвета кожи и религии, ибо всему придет один конец. Богат ты будешь или беден, гей или гетеро, злодей или альтруист, верующий или атеист. У всех одна судьба – смерть. Она делает нас равными.

В таких раздумьях я дошел до дома Алексиса.

За окнами царила тишина, но звон чашек мгновенно ее растворил. Шоркали чьи-то тапочки о пол, скрипели ножки стула, и кто-то шумно опустился на сиденье.

– Бессмысленно искать его, он не объявится, – грустно говорила Мона. – Мы испугали Алексиса, отец.

Так он еще не вернулся? Где же тогда блудный сын? Я думал, он дома.

Я навострил уши и внимал теперь каждому шороху, вздоху и кашлю мистера Бертольда.

– Я знаю, что был не прав, но и ты меня пойми. Ты бесплодна, внуков от тебя мне не видать, а единственный сын оказался геем.

– То, что он гей, не лишает его права заводить семью и детей.

– Думаешь, он согласится связать себя узами брака с девушкой? Думаешь, девушка будет терпеть его ради ребенка, пока он со своим любимым? Чушь!

– Я имела в виду, если бы он связал себя узами брака с любимым человеком. В конце концов, еще никто не отменял детские дома.