Воскресни за 40 дней

– Как ты представляешь себе воспитание ребенка однополой семьей, да еще и мужчинами? Как два человека одного пола могут усыновлять или удочерять? Просто в голове не укладывается!

– Ну да. Я, конечно, понимаю, что в детских домах еще полно мест для детей-сирот…

– Мона, ребенку нужна мать! Да и вообще… Это будет не наша кровь.

– Суррогатное материнство?

– Довериться какой-то незнакомке?

Последовала пауза. Отец и дочь подняли чашки и сделали по паре глотков.

Я испытывал симпатию к Моне – она говорила о том, о чем другие обычно молчали. Девушка признала свои ошибки и сейчас, даже когда Алексис не видел этого, защищала его и всех представителей ЛГБТ. Она, будучи явной гетеросексуалкой, вступалась за таких, как я. Алексис, как добра и гуманна твоя сестра!

– Как быть дальше? – спросила Мона.

– Ждать. Ждать, пока Алексис созреет для разговора с нами.

– Если ты при встрече будешь относиться к нему как обычно, то большего и не надо.

– Почему это?

– Потому что Алексис поймет, что его ориентация не повлияла на твое отношение к нему… Вернее, ты исправился после его побега и осознал свою ошибку. Он вправе любить того, кого велит ему любить его сердце…

Но Алексис никого не любил. Вообще, как люди узнают о своих предпочтениях? Их гениталии ведут себя естественным образом при виде какого-то человека? А что же чувствует сердце в тот момент? Человек должен влюбляться в другого. Если он действительно полюбил душу, то не будет смотреть на оболочку. Если она его останавливает, эта любовь ненастоящая. Но если так рассуждать, то выпадает такое понятие, как ориентация.

– Мона, я должен с тобой поговорить, – тяжело начал мистер Бертольд. Его голос дрожал, слова произносились через силу.

– Да, отец?

– Мне уже нужно возвращаться обратно на лечение. Врачи названивают чуть ли не каждый час. Я бы решил, что им поскорее хочется перекачать деньги из моих карманов в свои, но дело не в этом. Мое самочувствие действительно ухудшается.

– Почему ты не расскажешь об этом Алексису?

– Тогда мне придется рассказать правду о смерти его матери. Я приехал сюда лишь для того, чтобы забрать его и отписать часть дела ему, оплатить его престижное образование на годы вперед. А потом он сможет унаследовать бизнес.

– Папа, да о чем ты? – Я слышал горечь в голосе Моны. – Зачем ты все так распланировал? Почему не можешь просто рассказать Алексису о проблемах с сердцем, не затрагивая тему мамы?

– Потому что тогда я умру не от порока сердца, а от угрызений совести.

Он помолчал, собираясь с мыслями. Дышал редко, но в полную грудь.

Угнетающая атмосфера в комнате чувствовалась даже сквозь стекло. Я представлял, как они сидят поникшие, опустив голову над столом, не смея даже взглянуть друг другу в глаза. Такое могло длиться долго.

Я уже знал, что мне делать. Как спасти ситуацию, как спасти заботливого отца Алексиса. Добродушного, сильного, понимающего, вникающего… живого, даже когда жизнь идет наперекосяк. Такого, о каком я мечтал. Алексис видит его, но не понимает, а значит, его видение равнозначно слепоте. Он не замечает постоянную вездесущую заботу отца, как будто не осознает, что однажды наступит день, когда сам начнет ее искать. Но будет поздно.

В кухне зазвонил телефон. Недолго прозвучав, он стих, и на смену ему пришел внезапно оживленный голос мистера Бертольда.

– Да-да, алло?

Кто-то резко поднялся из-за стола, следом поднялся второй.

– Что случилось? – спросила Мона.

– А за что? За что? – продолжал беседу мужчина. – Понял, я уже выезжаю. Не навредите ему, я вас умоляю!

От нетерпения я заглянул в окно и увидел, как отец Алексиса небрежно бросает телефон в карман рубашки и, прихватив пиджак, выбегает в коридор.

– Алексис в полиции, – обратился он к Моне. – Полицейский не говорит за что, но его вопрос: «А что вы так удивляетесь?» меня возмутил невообразимо!

Мона замялась и застыла на месте, широко раскрытыми глазами глядя на собирающегося отца. Она знала о проделках Алексиса и утаивала их от папы долгое время.

– Отец, я должна тебе кое-что рассказать…

20

В полицейский участок я зашел последним. Впереди меня, делая один резкий шаг за другим, уверенно шел мистер Бертольд. Он был зол и растерян одновременно. Не знал, как себя вести: отругать сына за содеянные грехи или отнестись с пониманием. Заметными стали морщины на напряженном лбу, брови нахмурены, губы заметно побледнели. Со стороны казалось, что вот-вот он остановится и врежет первому встречному. Но глаза искали решетку, за которой находился сын.

– Папа, пожалуйста, только не кричи на него! Ты сделаешь только хуже! – лепетала ему вдогонку Мона. Бедная девушка в спешке забыла о виде, в котором и показала себя свету: домашние джинсы и растянутая футболка. На голове – метла.

Но отец ее не слушал.

Навстречу им вышел нерасторопный мужчина в форме.

– О, вы пришли. Так быстро…

– Где он? – процедил сквозь зубы мистер Бертольд.

– Идемте за мной. Мы поместили его в конце коридора.