Воскресный день

Раскрасневшаяся и взволнованная, с седым нимбом волос над головой, она беспрестанно краснела и заставляла нас снова и снова произносить текст. Так, что часа через два мы выдыхались и уже люто ненавидели и стихи, и музыку, и бедную старую аккомпаниаторшу, двигаясь по сцене, как осенние мухи по стеклу. Чем ещё больше возмущали Софью Михайловну, которая к концу репетиции совершенно выбивалась из сил. Она открывала свою вытертую кожаную сумочку, доставая тёмный пузырёк и капая в крохотную рюмку едко пахнущую жидкость. Мы покорно ждали, когда Софья Михайловна отдышится. Через несколько минут она садилась за рояль снова.

Все это действо и называлось «монтаж». Уж не знаю, радовались ли бабушки и мамы тому, что примерно, за неделю до праздника, каждый из чтецов, репетировал свои строчки дома, громко выкрикивая их в присутствии родителей, чтобы «от зубов отскакивало». Эти стишки родители знали наизусть, в отличие от нас, и часто случалось так, что подсказывали их уже из зала, на концерте, когда кто-нибудь из участвующих забывал надоевшие строчки.

Вот тогда-то и раздавался громкий свистящий шёпот, подбадривание забывшего, что никак не отражалось на течении этого действа.

В тот год мои родители развелись. И мама уехала. Она звала меня с собой, в Батуми. Но я отказалась, и осталась с бабушкой и дедом, в том самом доме, где были счастливы мои родители и все мы.

Я лелеяла тайную надежду, что оставшись, то есть оставив все, как было, я сумею помирить родителей, и они снова будут вместе, хотя бы ради меня.

Бабушка тяжело переживала родительский разрыв и часто плакала на кухне тайком. Но я все видела и понимала. И сама вечерами в одиночестве своей комнаты, много думала и плакала, не зная, чем помочь моим самым дорогим людям.

В доме стояла непривычная тишина и тоска. Ещё и папа ушёл в плаванье на полгода…

Мне хотелось развеселить бабушку, подарить ей что-то особенное, не такое, как у всех, чтоб она, наконец, обрадовалась и снова стала весёлой. И пока подружки на уроке рисовали открытки и писали поздравления, я усиленно придумывала подарок.

Галина Гавриловна – учительница труда, который в третьей четверти седьмого класса стал называться у девочек исключительно ВДХ – ведением домашнего хозяйства, подходила ко мне несколько раз, и укоризненно кивая головой, поторапливала:

– Делай же что-нибудь, рисуй или лепи, время идёт, урок кончится быстро.

Я же смотрела в окно и мучительно думала, что дарить бабушке?

В последнее время на уроках мы кроили и шили исключительно огромные заводские фартуки и мужские трусы из чёрного страшного сатина.

Мальчишкам было легче. Они занимались на первом этаже школы, в мастерской трудовика Ильи Николаевича, похожего одновременно и на сельского доктора из какого-то старого фильма, и на дореволюционного мастерового. Круглые металлические очки, примотанные бечёвкой к ушам, всегдашний синий халат, болтающийся на худой фигуре и чёрный берет, вернее замызганная суконная кепка, повернутая козырьком назад довершали сходство. Он обычно немногословный, на уроках менялся, становился азартным и всегда что-то рассказывал мальчишкам, о каких-то своих секретах, а потом, подойдя к верстаку, ловко и споро двигал рубанком. Рубанок танцевал в его руках. И было весело смотреть, как закручивалась золотистая, пахнувшая деревом, стружка. Его азарт немедленно передавался всем. Хотелось взять рубанок в руки и также весело пройтись по дереву.

Мальчишки любили уроки труда, любили Илью Николаевича и вдохновенно мастерили на его уроках табуретки, скворечники, а ещё ручки для топориков и ножей. Трудовик разрешал уносить сделанные изделия домой, при условии, что за табуретку или что-то другое он поставит пятёрку и ему не будет стыдно перед родителями мальчишек – ни за их работу, ни за себя.

Одним словом, у мальчишек были подарки для мам и бабушек. Да ещё какие – сделанные собственными руками.

Илья Николаевич умел выжигать по дереву и выпиливать лобзиком. Обычно, на 8-ое марта Сашка Дунаев дарил мне небольшие картинки с порхающими бабочками и гроздьями винограда. Картины получались необыкновенными. На них, рассекая волны, неслись в небо быстроходные корабли, а над мачтами кружили чайки.

«Может, попросить Сашку? И он что-нибудь сделает для бабушки? Не фартук же ей дарить! Да и страшных трусов она носить не станет».

Я размышляла: «Хорошо ли будет, если подарок моей бабушке сделаю не я, а Сашка? Картинки, конечно, классные. Но это же не моя работа. Надо самой. Может, сшить заковыристый фартук? Я бы смогла! Но у бабушки этих фартуков – тьма-тьмущая, разных: с оборочками, с кружевными карманами и даже с аппликациями. Фартуки как фартуки, подумаешь!»

Правда, был у неё один. Он мне нравился больше всего. Да и не фартук то был вовсе. А что-то другое. Из мелкой коричнево-белой клеточки как бы сарафанчик до полу с застёжкой сзади. А вместо рукавов – широкие оборки, закрывающие плечи.

Когда бабушка надевала под этот фартук белую блузку с круглым воротничком и бантиком, она становилась другой, незнакомой мне и удивительно красивой.