Воскресный паром в Палестину

    Аурелио Домингес неторопливо завинтил пробку на фляжке, сунул её в карман и медленным шагом двинулся к пристани. При этом у него был такой вид, будто он уже забыл всё сказанное Игнасио Пересом. Или будто сказанное было столь незначительно, что о нём и думать нечего. Кажется, он даже улыбался краешком губ. «Привет, Эрнандо», — крикнул он старику. Тот махнул рукой, что-то сказал в ответ и почему-то оглянулся на Игнасио Переса. А Игнасио Перес смотрел на пленника. Игра в карты приостановилась, как только подошёл алькальд. Карабинер и арестант держали карты в руках, но взгляды их были направлены на алькальда. В глазах арестанта Игнасио Перес не увидел ни обиды, ни страха близкой смерти. Взгляд этих глаз был спокоен, если не сказать равнодушен. Наверно, Сильвестре смирился с предстоящей казнью — попался, значит попался, говорил его вид, что уж теперь, знать, судьба такая.

    Алькальд постоял, глядя на медленно приближавшийся паром, а потом отошёл ко вдове, что по-прежнему стояла у гроба в окружении нескольких женщин, собравшихся утешать её. Но утешать вдову, кажется, не было нужды, потому что она не убивалась и сохраняла вид строгий и величественный, будто присутствовала на похоронах чужого человека, а не собственного мужа. Тем не менее, женщины что-то говорили ей и кивали головами, иногда утирая глаза краешком платка.

    Подойдя, Аурелио Домингес взял женщину за локоть, вывел из круга плакальщиц и отошёл с ней в сторону. Он что-то говорил ей, кивая то на паром, то на небо, то на покойника, чей парафиновый нос, лоскут бледного лба и сложенные на груди руки Игнасио Перес мог видеть со своего места. Игнасио Перес думал о покойнике, о сестре Эванхелине, чьё имя было последним, что услышал Матео Чиньес в своей жизни, о Сильвестре Ибаньесе и о том, как хорошо, что в Пасабильдо нет собственного кладбища и покойников приходится возить в Палестину. Хорошо, потому что иначе он ничего бы не знал об аресте Сильвестре.

    Между тем жара спадала, но становилось так душно, что воздух, кажется, можно бы резать ножом. Поднявшийся ветер не мог управиться с этой духотой. На край неба наползали чёрные тучи и отгрызали от него голодными ртами кусок за куском.

    Будет дождь, подумал Игнасио Перес, покойника придётся закрыть. Ни у кого из собравшихся на похороны не было видно в руках зонта. Если паром не успеет до дождя, они все промокнут до нитки, подумал Игнасио Перес. Кроме мертвеца. Да уж, неважные у тебя, Хосе Матео Чиньес, выдались похороны, подумал он. Других ты, конечно, и не заслужил, — ты и таких не заслужил. Бог велит нам прощать, но я не прощаю тебя, Хосе Матео Чиньес. И если бы ты сейчас вдруг ожил, я бы убил тебя ещё раз, прямо на глазах у этих людей. Жаль только Сильвестре. Быть может, он и не самый хороший человек, но его всё равно жаль.

    Да, вот что я сделаю, подумал Игнасио Перес и поднялся. Бросив взгляд на арестанта, который как раз с любопытством смотрел на него и, наверно, гадал, что это за человек и откуда бы он мог быть, Игнасио Перес кивнул ему и пошёл к траурной процессии.

    Он приблизился к алькальду, встал в трёх шагах у того за спиной и стоял, дожидаясь пока он закончит разговор с женой покойника. Когда наконец алькальд повернулся к нему, Игнасио Перес сказал:

    — Придётся мне всё рассказать Пабло Висенте.

    — Что? — алькальд нахмурился. — Что ты сказал?

    — Я говорю, придётся, видно, мне сдаться Пабло Висенте.

    — Ах ты скотина! — проворчал Аурелио Домингес. — Пабло Висенте — никто. Это ничтожество, сопляк, который ужас как хочет выбиться в люди. Но он никто. И твой рассказ ничего не изменит.

    — Пабло Висенте очень постарается, чтобы мой рассказ всё изменил. Ведь я настоящий убийца Хосе Матео Чиньеса. И деньги Сильвестре тоже подбросил я, чтобы навести на него подозрения. Я поступил очень плохо, сеньор. Да, очень плохо, но я не раскаиваюсь, вот ни на столько.

    Под щеками алькальда гуляли желваки. Он смотрел на Игнасио Переса с суровой неприязнью.

    — Дурак. Чего ты добиваешься? — сказал он.

    — Справедливости, — сказал Игнасио Перес.

    Алькальд усмехнулся. Покачал головой. Потом достал из подмышки шляпу, расправил примявшуюся ленту, надел. Расстегнул кобуру и положил руку на рукоять револьвера

    — Именем закона! — сказал он. — Ты арестован по обвинению в убийстве Хосе Матео Чиньеса. Встань на колени и протяни руки.

    Игнасио Перес послушно опустился на колени и протянул руки. Люди заметили происходящее и стали с интересом наблюдать, забыв о покойнике. Алькальд окликнул карабинеров. Когда один из них, тот, что играл с арестованным в карты, подбежал, Аурелио Домингес сказал ему:

    — Этот человек обвиняется в убийстве.

    — Да, сеньор, — ответил карабинер и растерянно посмотрел на Игнасио Переса.

    — Свяжи его и возьми под стражу.

    — Да, сеньор, — сказал карабинер, краснея. — А… а чем его связать, сеньор?

    — Верёвкой, болван!

    — У нас нет верёвки, сеньор.

    — Ты хочешь, чтобы я искал тебе верёвку, недоносок?

    — Нет, сеньор. Простите, сеньор.

    — Сними проволоку с рук того ублюдка и скрути руки этому.

    — Да, сеньор. Слушаюсь, сеньор.

    — Пошёл!