Воскресный паром в Палестину

    Карабинер стремглав бросился исполнять распоряжение сурового алькальда. А тот посмотрел на Игнасио Переса.

    — Доволен? — спросил он.

    — Пусть всё будет по справедливости, — ответил Игнасио Перес.

    — Ну что ж, пусть будет, — сказал Аурелио Домингес. — Много раз я видел, как люди добивались справедливости, а потом жалели об этом.

    — Может, и я пожалею.

    — Наверняка пожалеешь.

    — Может быть, сеньор. Что об этом говорить. Но разве ваша работа не состоит в том, чтобы добиваться справедливости?

    — И всё равно ты дурак.

    — Пусть так, сеньор. Но мне некого винить.

    Вернулся карабинер с проволокой снятой с рук Сильвестре. Игнасио Перес видел, как арестант удивлённо смотрит на свои запястья, на которых остались красные рубцы, и поглаживает их, и растерянно улыбается. Карабинер принялся неловко обматывать проволокой запястья Игнасио Переса. Родинка на его щеке потемнела ещё больше, наверное, потому, что он покраснел от волнения. Он старался не смотреть на Игнасио Переса и то и дело извинялся, когда проволока слишком впивалась в кожу и тот невольно морщился. Люди продолжали наблюдать за происходящим, и некоторые из них даже подошли поближе.

    — Кто этот человек, алькальд? — спросил один из подошедших, грузный пожилой мужчина с красным лицом и отвислыми усами. Он посасывал погасшую сигару и потел.

    — Убийца, — не сразу ответил алькальд, словно ещё давал время Игнасио Пересу всё переменить. Но тот упорно молчал и смотрел на свои запястья, которые виток за витком обматывала толстая проволока. — Убийца, сеньор Ривальдес.

    — Вот как, убийца? Кого он убил?

    — Хосе Матео Чиньеса.

    — Ах так! Но постойте, алькальд, а как же… Как же — тот? — сеньор Ривальдес кивнул на Сильвестре, продолжавшего растирать руки.

    — Этот оболгал его. Подбросил ему деньги, чтобы отвести подозрение от себя. Он во всём признался.

    — Скажите, какая дрянь!

    — О, сеньор, вы не представляете, на какую низость способны подобные выродки.

    — Какая дрянь… — повторил Ривальдес, качая головой и с отвращением разглядывая Игнасио Переса. — Но вы-то хороши, алькальд!

    — Преступник арестован, сеньор Ривальдес, — раздражённо сказал Аурелио Домингес. — И он во всём признался.

    — Да, но… Ладно, алькальд, поговорим об этом позже.

    — Да, сеньор Ривальдес, — кивнул алькальд, ненавидя Игнасио Переса. — Поговорим позже.

    Ривальдес кивнул, окинул Игнасио Переса ещё одним неприязненным взглядом и пошёл к гробу, у которого стояла вдова.

    Карабинер наконец скрутил проволоку и посмотрел на алькальда. Тот велел ему отойти и ждать.

    — Ну что, доволен? — сердито спросил Аурелио Домингес Игнасио Переса. — Доволен? Ты добился справедливости, радуйся. Что же ты не радуешься?

    Игнасио Перес промолчал.

    — Быть может, ты думал, что тебе выйдет послабление? Ты думал, они скажут: посмотрите, этот человек раскаялся, давайте смягчим ему наказание? Кому ты сделал лучше?

    — Вы сами сказали: закон суров, но это закон.

    — Это не я сказал.

    — Но это правда.

    — Правда — шлюха, — зло пробормотал алькальд. — Знал бы ты, чего она стоит… Впрочем, ты скоро узнаешь.

    — Пусть так, — сказал Игнасио Перес.

    — Пусть так, — кивнул алькальд и жестом велел отвести нового арестанта к домику смотрителя.

    Теперь Игнасио Перес сидел между двумя карабинерами, а Сильвестре покорно выслушивал нотацию алькальда, которую тот читал ему с суровым и непреклонным видом. Игнасио Перес не слышал, что говорил алькальд, но по выражению его лица было понятно, что Сильвестре Ибаньесу приходится не сладко и что в Пасабильдо его ждёт невесёлое будущее. Хорошо, если ему есть куда податься, подумал Игнасио Перес, хорошо, если в Пасабильдо его не оплакивает сейчас старая мать, если нет у него младших сестёр и братьев, о которых он должен заботиться.

    Карабинеры не смотрели на Игнасио Переса. Они сидели рядом с каменными и смущёнными лицами, поставив ружья между ногами, упрямо глядя на реку и не произнося ни слова. Они словно чувствовали себя виноватыми в том, что с ним случилось. Проволока больно сдавливала запястья, как ни старался карабинер скрутить её не слишком туго.

    Паром, скрипя и нагоняя на берег волну, причаливал к пристани. И едва только борт его со скрежетом ударился о причал, как в то же мгновение грянул раскатистый гром и на землю разом, словно только и ждал этого, обрушился непроглядный ливень.

    Игнасио Перес посмотрел на траурную процессию. Люди стояли под дождём, хмуро и рассеянно поглядывали на небо и мокли, не предпринимая никаких попыток укрыться. И только покойнику было хорошо, потому что его закрыли, едва начался ливень. Теперь Игнасио Пересу не видно было его парафинового носа и сложенных на груди бледных рук. Этот дождь не надолго, подумал Игнасио Перес, — это как вода из ведра, которое опрастывает хозяйка: выплеснулась, и всё. Наверное, уютно и покойно лежать сейчас в тёмном гробу и слушать, как барабанит по крышке дождь, подумал Игнасио Перес, который всегда любил слушать, как стучится дождь в окно его маленького дома и как капает в подставленное ведро из протекающей крыши.