Воскресный паром в Палестину

    Как он и думал, не прошло и пяти минут, ливень перестал. Но ветер усилился, давая понять, что немного погодя дождь соберётся с силами и польёт снова. За то недолгое время, пока лило, люди успели промокнуть до нитки, как и предполагал Игнасио Перес. Почерневшая рубаха прилипла к спине старика, который так и не отошёл от реки, а продолжал сидеть, опустив ноги в воду. Наверно, он тоже знал, что этот ливень ненадолго.

    К ним подошла вдова и, остановившись в нескольких шагах от Игнасио Переса, стала смотреть на него. Наверно, алькальд или тот вислоусый с сигарой рассказали ей, что убийца её мужа тут же ожидает парома. Теперь она стояла и с ненавистью смотрела на этого убийцу. Слава богу, подумал Игнасио Перес, что не Сильвестре чувствует на себе этот взгляд, потому что он ни в чём не виноват. А ведь одного такого взгляда достаточно, чтобы убить человека. А меня этот взгляд не может убить потому, может быть, что я уже не человек.

    Мокрое траурное платье собиралось складками и прилипало к ногам вдовы, мантилья, которую она так и не сняла с головы, безвольно свисала мокрой тряпкой. По щекам её стекали крупные капли и падали на мокрую землю. Карабинеры старательно смотрели на реку, но то и дело бросали на вдову смущённо-испуганные взгляды.

    — Будь ты проклят! — сказала вдова и плюнула под ноги Игнасио Переса, а по щекам её стекала вода и мантилья липла ко лбу. — Будь ты проклят и сдохни поскорей, пока ещё не похоронили Хосе. Чтобы он видел и знал, что убийца не пережил его ни на день.

    — Я не знаю, когда меня расстреляют, — сказал Игнасио Перес, словно бы в своё оправдание.

    — Ублюдок! — сказала сеньора де Чиньес. — Я бы с радостью забила тебе в глотку те деньги, ради которых ты убил моего мужа, чтоб ты сдох поскорей.

    — Думаю, алькальд не станет тянуть, — успокоил её Игнасио Перес.

    — Ублюдок. Мерзкий ублюдок. Убийца. Дерьмо.

    Она наверняка могла бы сказать ещё много слов ненависти, но тут гроб с покойником подняли, и стали заносить на паром. Промокшая процессия уныло потянулась следом. Люди чувствовали себя неуютно в мокрой насквозь одежде на сильном ветру. Подошёл Аурелио Домингес, взял вдову за локоть:

    — Пойдёмте, сеньора, — сказал он.

    — Когда его убьют? — спросила вдова, не двигаясь с места и продолжая с ненавистью смотреть на Игнасио Переса. Караульные готовы были провалиться сквозь землю, они с радостью бросили бы свои ружья и сбежали, чтобы не слышать и не видеть происходящего. — Когда его убьют?

    — Его расстреляют, как только будут выполнены все необходимые формальности, — сказал Аурелио Домингес.

    — Я хочу, чтобы он сдох раньше, чем похоронят моего мужа.

    — Боюсь, сеньора…

    — Он должен сдохнуть раньше!

    — Но…

    — Алькальд! Вы ведь хотите оставаться алькальдом? Так вершите же правосудие!

    — Да, сеньора, но…

    — Вы слышали, что я сказала?

    Алькальд кивнул и вздохнул, бросив взгляд на Игнасио Переса, который внимательно слушал этот разговор.

    — Всё должно быть по закону, сеньора, — сказал Аурелио Домингес. — Я алькальд, а не палач.

    — Хорошо, — сказала вдова перед тем как повернуться и быстрым шагом пойти к парому. — Хорошо, я побеседую с сеньором Ривальдесом. Я давно говорю ему, что наш алькальд уже слишком стар и неповоротлив.

    Аурелио Домингес со злостью посмотрел ей в след, потом, с ненавистью, — на Игнасио Переса, потом, с презрением, — на карабинеров.

    — Какого дьявола вы сидите? — заорал он. — Ведите арестованного на паром!

    Игнасио Переса завели последним, посадили на мокрую лавку, что тянулась вдоль одного из бортов. Карабинеры встали по бокам, прислонясь к ограждению. Ветер разогнал марево испарений, висевшее над рекой, и теперь хорошо было видно противоположный берег и окраину Палестины. Там выделялось белое двухэтажное административное здание, в котором располагались мэрия, суд, и полицейский участок с парой тёмных, сырых и заплесневелых камер.

    Паром дёрнулся, заскрипел, стал медленно и будто неуверенно отползать от причала. Настил под ногами мелко дрожал. Порыв ветра бросил в лицо водяную пыль, пахнущую водорослями и гнилой рыбой. Игнасио Перес видел, как на другом конце парома яростно спорили о чём-то Ривальдес и алькальд. Несколько мужчин стояли рядом, прислушивались и иногда вставляли слово или задумчиво качали головами. Наверно, Аурелио Домингес пытался сделать так, чтобы и овцы были целы, и волки сыты — чтобы и место алькальда оставалось за ним и хотя бы видимость законности была соблюдена. А где-то среди похоронной компании стоял Пабло Висенте с лицом наверняка похожим на лисью мордочку, покусывал свой ус и с усмешкой поглядывал на старого алькальда, чьё время пришло, или, вернее сказать, прошло. Зря Аурелио Домингес отказывается быть палачом, думал Игнасио Перес. Подумаешь, какие-то там формальности, какая-нибудь бумага с подписью судьи и печатью, без которой преступника нельзя расстрелять. Ну что такого в этой бумаге? Печать можно поставить и задним числом, если она вообще кому-то интересна, эта бумага. Столько людей убивают ежедневно — разве на всех напасёшься судей и печатей!