Восьмая личность

– Сейчас я принимаю «Рисперидон».

– Сколько?

– Четыре миллиграмма дважды в день.

– Помогает?

– Кажется, но я хочу сократить дозу. А в конечном итоге вообще отказаться от него.

– Связано ли это с тем, что ты и весь остальной мир считаете сумасшествием? То есть если ты принимаешь лекарство, значит, ты сумасшедшая?

– Ну, вроде того.

– Ясно.

– А еще мне не нравится зависеть от чего-то.

– От чего именно?

– От людей, мест, вещей.

– И от Джозефа… доктора Эпплбаума, твоего прежнего психиатра?

Она смотрит на меня с вызовом.

– Я стала зависимой. Он ушел на пенсию.

Я несколько мгновений молчу, глядя в анкеты.

– Ты фотограф? – спрашиваю я.

– Вроде того, – отвечает она. – Недавно окончила университет. Я уже говорила по телефону, я ищу работу.

– Фотографа?

Она кивает.

– Какой вид фотосъемки?

– Фотожурналистика.

– Интересно, – говорю я. – А почему тебя привлекла именно такая деятельность?

– Мне нравится снимать. – Она улыбается. – Всегда нравилось. На мое тринадцатилетние отец подарил мне одноразовый фотоаппарат, и я просто заболела фотографией. Для меня это был способ впитывать истину и красоту. Меня это успокаивает.

– Каким образом?

– Наверное, помогает мне переориентироваться. Меня завораживает момент и возможность изобразить то, что я вижу. Это своего рода увеличенное изображение жизни. Ее упрочение. Ведь она такая же, как и все у меня в голове – шум, дезориентация, замешательство, – все это исчезает в небытие. – Она делает паузу. – Простите. Все звучит напыщенно.

– Мне так не кажется, – говорю я. – Судя по всему, для тебя это важно. Это как маленький плот.

Она улыбается.

– Когда я делаю фотографию, я знаю: то, что я вижу, реально. Зная, какая я забывчивая, я ощущаю спокойствие. Я доверяю ей.

– Насколько забывчивая? – спрашиваю я.

– Очень.

Я замечаю, что ее левая ступня повернута внутрь. Она ерзает на стуле.

Молчание.

– На прошлой неделе, – продолжает она, – я гуляла по Хэмпстедской пустоши. К одной пожилой даме подбежал мужчина и прикрыл ее своим зонтом. Я поймала ее улыбку на фотоаппарат. Я так обрадовалась. Возможно, я позабыла бы об этом, если бы у меня с собой не было фотоаппарата. Фиксация таких моментов проявления доброты помогает мне лучше воспринимать мир. Спокойнее.

– Как бальзам на душу? – предположил я.

– Именно.

– Что ты чувствуешь, когда видишь проявления человеческой доброты?

– Легкость. Как будто мир не так печален и преисполнен одиночества.

Ссутулившись, она вытягивает ноги и слегка раздвигает их. Я наблюдаю, как ее красное платье ползет вверх по бедрам. Не подозревая о том, что ее тело оголяется, она не одергивает платье. Я отвожу глаза.

– Мой метод работы, – говорю я, – очень напоминает альянс. Я прошу тебя регулярно приходить ко мне, усердно работать, уважать процесс и со всей энергией участвовать в нем, а также предупреждать регистратуру о том, что ты не можешь прийти на сеанс.

Она кивает.

– Как тебе такое? – спрашиваю я.

– Нормально. Я хотела бы дополнить анкету.

Алекса шумно роется в своем джинсовом рюкзаке и достает ручку. Она что-то пишет, потом возвращает мне анкету. Я вижу, что она заполнила раздел о медпрепаратах, причем заполнила другим почерком, не таким по-детски округлым, а взрослым, со связанными буквами, размашистым – все это свидетельствует об уверенности и творческой способности.

– Спасибо, – говорю я.

Мне интересно, на что направлены эти антипсихотические препараты? На нарушение мышления? На голоса? На галлюцинации? Может, на склонность к самоубийству? Я мог бы спросить, но вместо этого я даю процессу идти своим чередом. Первые сеансы не только влияют на укрепление ощущения безопасности, но и служат своего рода судмедэкспертизой.

Повернувшись к приставному столику, я наливаю себе стакан воды. Краем глаза я вижу, что рот Алексы открывается и закрывается, как у рыбы. Может, она хочет пить? Однако я удерживаю себя от вопроса.

«Пусть попросит сама, – думаю я. – Не надо делать за нее ее работу. Это лишает ее свободы воли. Пусть она сама придет ко мне».

Она сглатывает.

Я делаю еще один глоток и жду, не выразит ли она каким-нибудь образом свое желание.

Она улыбается.

– Спорим, вы человек, у которого стакан наполовину полон, да? – говорит она, не отрывая взгляда от стакана.

Я киваю.

– А ты?

– Тоже, – отвечает она, явно довольная.

Ее взгляд перемещается на картину.

– Вы думаете, что поможете мне? – спрашивает она.

– Трудно утверждать наверняка, – говорю я, но, как можно судить по стакану, я полон надежды.

– Неопределенность нервирует меня.

– Не сомневаюсь.

– Джозеф обычно говорил: «Мелкими шажками».

– Мудрый человек твой Джозеф.

Она улыбается.

– Он не был моим, – говорит она, – но он мудрый. И он переживал за меня. Я в этом уверена.

Понимая, что она не решилась попросить воды, я наблюдаю за тем, как она окольными путями возвращается к вселявшему в нее чувство безопасности Джозефу, ее прежней привязанности. Надежность того, что уже известно, гасит неопределенность, которую олицетворяю я. Должно быть, она думает, что я могу и отказать ей. Я считаю, что небольшой риск важен для нашей работы.