Восьмерка

– Догнать на машине и грохнуть! – снова повторил Грех, ненавидяще глядя мне в глаза. – Иначе она сдаст нас всех! И эту суку глупую тоже! – и Грех ткнул в меня пальцем.

Я задохнулся и, не закрывая рта, оглядел внимающих Греху пацанов, отчетливо, по буквам, спросив у себя: кто это?

«Кто это? – спросил. – Твои друзья? С чего ты взял? Если вы жрали с одной тарелки по утрам в раздевалке – это называется друзья?»

– Ты, хорош гнать! – сказал вдруг Шорох, повернувшись всем телом к Греху. – Чего за гон, ты?

В одну секунду они сцепились и, с тяжелым стуком мясных оледеневших туш, перекинулись через невысокий забочик вдоль тротуара.

Лыков, не глядя на них, шагнул к своей «восьмерке», судорожными движеньями извлекая из кармана ключи.

– Куда, Лыков? – окликнул я, внезапно найдя воздух – он был тут же, у лица, порубленный на корявые осколки.

Лыков, не отвечая, уже садился на свое место.

Я открыл, шарахнув о забор, дверь со стороны Буца – упала с колена его рука, но сам он остался сидеть на месте.

– Куда? – повторил я, нагнувшись в салон.

Лыков уже включал зажигание.

Присев, я сдвинул рычаг пассажирского кресла – и сдвинул Буца максимально назад. Потом, через него, наступая одной ногой Буцу в пах, другим коленом на рычаги скоростей, на ляжку Лыкова, ввалился в салон и протолкнул себя на задние сиденья.

С трудом находя там место своему телу и один раз случайно ухватив Буца за омерзительное его лицо, я заметил, как Грех и Шорох все еще кувыркаются в грязном снегу.

Лыков, газанув, стремительно сдал задом и в первом же проулке вывернул в сторону дороги.

– Выкину его на том же месте, и все! – сказал Лыков, крутя руль.

– Подними кресло – неудобно тут! – крикнул я сзади.

Лыков нагнулся, нашел рычаг, Буца вернуло в сидячее положение, причем он с размаху ударился головой о бардачок и завалился набок. Машина тем временем едва не въехала в столб.

Я сдвинулся, заняв место ровно посередине сидений, и присмотрелся к Лыкову – у него, показалось мне, было совершенно невменяемое лицо.

– Где же? Где же это? – повторял Лыков, неустанно всматриваясь в дорогу и посекундно оглядываясь, – не проехал ли он место аварии.

– Выкинешь, и дальше что? – спросил я.

– Оставлю... как было!.. – ответил он; голос звучал, как у человека, пребывающего в полузабытьи.

– Тут! – неожиданно остановил себя Лыков и дал по тормозам – нас, на мартовской наледи, немного вывернуло влево, в сторону встречки, но не критично.

Машина заглохла.

Эта секунда тишины длилась очень долго.

Я успел заметить идущую на хорошей скорости по встречной фуру и не испугаться ее – она легко проходила мимо нас, чуть приняв в сторону.

Оглянувшись, я успел рассмотреть другую фуру, как метеорит ниспадающую на хрупкую белую «восьмерку», резко вставшую посередь ее пути.

«Утро понедельника, – подумал я спокойно, заваливаясь набок, чтоб мое тело сберегалось водительским креслом. – Фуры идут со складов за грузом, торопятся...»

Когда раздался удар – куда-то в зад или в бок «восьмерки», – меня вдруг окатило ослепительное чувство невыносимой бредовости ситуации, в которой я никак, никогда не должен был оказаться. Будто бы я прочитал свое имя, написанное со страшными орфографическими ошибками.

Тогда я не видел произошедшего, а потом мне никто не рассказал.

Как именно нас прокрутило меж двумя фурами, не знаю, помню только: показалось, что я дважды делаю невесомый танцевальный круг возле неожиданно загоревшейся на потолке салона лампочки.

Одно понятно: удар оказался не такой уж сильный – но его хватило ровно настолько, чтобы Буц вылетел в лобовое стекло – причем угодил под колеса встречной фуры, которая, тормозя, переехала и проволочила его под собою.

Спустя три минуты водитель фуры распахнул дверь нашей «восьмерки» – она открылась.

Пристегнутый Лыков налетел грудиной на руль и повредил что-то вроде ребра, но в те минуты не заметил ничего.

Меня извлечь было труднее, но я оказался вообще цел – только часы потерял.

Выбравшись на улицу, я все гладил свой живот, словно именно ему был благодарен за спасение.

Лыков часто вытирал что-то подтекающее из носа и затем подолгу смотрел на пальцы.

Не прекращая обираться обеими руками, я заметил ноги Буца – он отчего-то был только в одном ботинке.

– Друг-то ваш – наглухо! – сказал мне со страдальческим лицом водитель одной из фур.

Потом дошел до Лыкова и снова повторил:

– Друг-то ваш – наглухо!

Грех сразу ушел в отпуск и пропал – хотя бежать оказалось не за чем.

Рассказывали потом, что отец Лыкова договорился в морге – у него там были давние друзья по медицинской учебе. Они дали искомое заключенье, в котором говорилось о Буцеве Вячеславе Егорыче, погибшем под колесами фуры, – а не за полчаса до этого вследствие столкновения с «восьмеркой» и последующего удара головой об асфальт.

У гражданина Буцева из родственников оказалась только мать, но она в суд не подавала, потому что поверила медицинскому заключению.

«Восьмерку» быстро отрихтовали и покрасили – через неделю она смотрелась как юная. В благодарность ее решили перегнать экспертам из морга – в те времена «восьмерка» еще стоила денег.