Восьмерка

Дверь «восьмерки» Лыков оставил открытой, в салоне загорелся свет, и все мы увидели Буца на переднем сиденье – он будто спал.

Я подошел ближе.

Сиденье было откинуто назад, под головой раскрывшего рот Буца была лыковская куртка.

– На хер сшиб? – спросил Грех, побледнев.

– Я случайно! – все тем же шепотом, раскрыв глаза, проорал Лыков. – Он выбежал на дорогу под колеса!

– Где сшиб? – спросил Грех, не сводя с Лыкова взгляда.

– Здесь близко! Не выезде из города! Возле объездной! – и Лыков махнул рукой сначала в одну сторону, потом в другую, никак не соображая, где мы находимся.

– Он жив? – все допрашивал Грех.

– Не знаю! Дышал! – отрывисто ответил Лыков, оглядываясь на Буца, словно тот мог подать знак, кивнуть.

Шорох беззвучно прошел к машине.

– А на хер ты уехал с места? – спросил Грех.

– Ты дурак? – почти беззвучно проорал Лыков. – А чего, вызвать милицию? Или оставить его на дороге?

– И оставил бы! – сказал Грех уверенно.

– Не знаю, может, к отцу? – спросил Лыков. – Папка мой посмотрит его?

Грех медленно озирался по сторонам со странной и болезненной гримасой на лице – так он раздумывал.

Открывший правую дверь «восьмерки» Шорох вдруг негромко подал голос:

– Он, типа, умер.

Никто не двинулся с места. Лыков переводил взгляд с меня на Греха.

– Точно? – наконец, спросил Грех.

– Сердце не бьется, – спокойно ответил Шорох.

Пошарив в карманах, я нашел лыковские сигареты.

«А ведь я тоже совсем не волнуюсь», – подумал, медленно и со вкусом закуривая.

«Ха! – с натуральной брезгливостью усмехнулся я сам над собою, – Да потому что Лыков угробил человека, а не ты! Ничего тебе не грозит! Но посмотрел бы я, когда б на месте Лыкова стоял сейчас ты сам...»

– Идет кто-то, – сказал Грех.

Шорох закрыл дверь со стороны Буца, легко обошел машину, захлопнул вторую – и мы, не сговариваясь, схоронились в ближайший подъезд.

Я стоял крайним, долго смотрел в щелку, пока не увидел Гланьку – даже отпрянул лицом от неожиданности.

Она прошла было мимо «восьмерки», озабоченная чем-то, но потом остановилась – хорошо хоть с левой стороны – и внимательно посмотрела на машину.

Я тут же вышел на улицу.

Грех пытался поймать меня за рукав, шепча: «Куда ты, бля?», – но я выдернул руку.

Гланька перевела взгляд на меня.

– Ты что тут? – спросила удивленно.

Я пожал плечами.

– А ты? – поинтересовался глухо.

– Где Буц, не знаешь? – спросила она чужим, неприятным голосом. – Мне сказали, что он ушел куда-то в эту сторону...

– Это ж твой Буц, – ответил я. – Может, он у тебя дома. Ты же с ним спишь.

Гланя несколько секунд смотрела мне прямо в глаза.

– Я всем вам даю от силы, – раздельно сказала она. – И только ему – от слабости.

– Да тебе показалось, Гланя, – сказал я, вдруг озлобившись и забыв про все на свете. – Что в нем за сила? Нет ее, не было никогда!

– Это вы там орали ему в окно, чтоб он варежки надел и шел на улицу? – спросила Гланька презрительно. – Благодари, что я его не пустила – он бы зарыл вас всех! Он вас зароет!

Она даже притопнула ножкой.

Грех позади меня приоткрыл дверь, но, к счастью, сам не показался.

– Буц! – неожиданно позвала Гланька, оглядывая деревья, дома, вечно покореженные лавочки, залежавшийся грязный снег в палисаднике. – Буц! – с детской требовательностью еще раз воскликнула она.

Снова скрипнула дверь подъезда.

– Пошла вон! – крикнул я и даже, кажется, замахнулся на нее – по крайней мере, я точно помню, как она по-детски прикрылась от меня рукой.

Гланька развернулась и побежала.

Пробежав почти до конца дома, оглянулась и крикнула:

– Скоты! Вы скоты просто!

– Кто это? – спросил Грех, почти скатываясь на скорых ногах по ступенькам подъезда.

Он смотрел в сторону Гланьки, отошедшей совсем далеко, но все еще видной.

– Это подруга Буца, – сказал Шорох, тоже глядя вослед Гланьке.

– Она видела труп? – спросил меня Грех.

– Нет, – ответил я, не понимая, чего он так дрожит.

– А хули она его звала? – в голос заорал Грех. – Я слышал: она его звала вся на истерике!

– Да нет, – ответил я.

– Ты не спишь, эй? – подошел ко мне ближе Грех. – Может, ты забыл, где Буц? Вот он в машине лежит и остывает! Или что, она звала какого-то другого Буца?

– Нет, этого, – сказал я.

– Ты же говоришь, что она его не видела!

– Она не его видела! – крикнул я.

– Иди ты к бесу, сука глупая! – сказал Грех и толкнул меня в плечо.

– Ты ошалел? – заорал я и вцепился ему в грудки, услышав, как затрещали пуговицы на рубашке под его свитером.

Меж нас, твердый, как перемороженное мясо, вклинился Шорох и уже спустя секунду упирался левой рукою мне в грудь, а правой – удерживал за плечо Греха.

– Не орите! – рычал Шорох; я впервые услышал, как он рычит.

– Ее надо грохнуть! – пролязгал зубами Грех. – Она видела Буца и скажет, что это мы его замочили!

Лыков смотрел то на Буца, то на всех нас, пытаясь осознать, что происходит.

– Да отпусти! – сорвал руку Шороха Грех и встал поодаль, оправляя свитер.

– Ее надо срочно грохнуть, – еще раз повторил он, обращаясь только к Лыкову.

– Он рехнулся! – прокричал я, показывая на Греха всей пятерней.