В середине лета на санчасть пришёл работать новый фармацевт-аптекарь. Вернее, пришла… Алёна Юрьевна. И сразу практически у всего контингента вызвала она доброжелательную симпатию. Благодаря своей искренней простоте, непосредственности, трудолюбию, Алёна быстро вливалась в рабочий коллектив. Зэки, завидев её, сразу как-то выпрямились и забывали свои болячки. Количество «больных» заметно увеличилось. Зэки стали чаще приходить на санчасть, чтобы хоть краем глаза увидеть её. И не сказать, что она была писаная красавица: небольшого росточка, хрупкая, без выдающихся форм. Но какая-то по-доброму своя, доступная в общении, без всяких предрассудков, умевшая искренне радоваться и заразительно смеяться. Внимательно всматривающиеся в её лицо видели перед собой… святой лик. С таких женщин, наверно и списывались всегда иконы. Проникновенные глаза её, казалось, заглядывали глубоко в душу и видели в ней все потаённые изъяны. Те, кому приходилось с ней разговаривать (а на МСЧ иногда находилось время для общения), невольно выкладывали перед ней всю подноготную начистоту. Яша юморил по этому поводу: «Алёна, вам нужно следователем работать, а не фармацевтом.» Алёна, кстати, раньше работала в женской колонии, и Яша иногда спрашивал ее: «Алёна, почему вы с такими данными работаете в исправительной системе?» Она отвечала задумчиво: «Видимо, судьба». Яша чувствовал к ней какую-то неопределенную тягу, но понимал ситуацию и заглушал в себе всякие душевные порывы. Впрочем, отношения между ними были очень хорошие. Яша даже не представлял, как он будет трудиться, если Алёна не выйдет на работу.
Когда у неё было свободное время, Яша придумывал ей разные занятия: просил её помочь в разборе бумаг, заполнении карточек и других, якобы срочных, делах. Алёна усаживалась напротив него, и Яша с удовольствием смотрел, как она работает.
Когда в зону приходил очередной этап, Яша забирал Алёну с собой на первичный осмотр: описывать зэкам татуировки. Вот тут уж они долго смеялись и юморили над зэковским самодеятельным искусством. Главное, Алёна была рядом. Из-за напряжения внезапно зародившихся непонятных чувств иногда они конфликтовали по пустякам, но быстро мирились. Яша понимал, что только здесь и нигде больше, он мог видеться с Алёной. Алёна была замужем и имела детей. Все у неё было как и должно быть у нормальной женщины.
Разносторонний знаток, Яша прочитал её гороскоп и узнал: рожденная в год собаки, предана своим близким (кстати, Яша знал, из декабристов 80 человек были рождены в год собаки), интересная творческая личность. Покровительницей её была Венера, богиня любви и красоты. Казалось, она сама была такой богиней, заключенная в телесные рамки со своим предназначением, кармой, судьбой, но и… со своими обязанностями.
Каждый вечер, после отбоя, когда прекращались разговоры между зэками, Яша думал об Алёне. Понимая бессмысленность этих раздумий, старался отогнать их, но снова возвращался к мыслям о ней. Во сне она снова приходила к нему, но и во сне они были на каком-то расстоянии, без какой-либо близости. Она успокаивала его, они о чем-то разговаривали. Но проснувшись, Яша не мог вспомнить этих разговоров. Все было как-то иначе. Раньше женщины снились только в известном смысле.
Свое отношение к Алёне Яше приходилось постоянно скрывать: всегда на виду, кругом или больные зэки, или врачи, или сотрудники. Но бывали минуты, когда, по работе они ненадолго оставались наедине и общались (под видеонаблюдением).
Необходимо сразу внести ясность, никогда эти разговоры не выходили за рамки дозволенного. Никаких чувственных воздыханий и признаний не было. Да и Алёна никогда не подавала повода усомниться в своей порядочности. Она вела себя скромно и сдержанно, не вселяя никаких надежд для каких-либо чувственных домыслов. Просто Яше было хорошо рядом с ней. Ему хотелось быть постоянно рядом с ней. Глядя в её глубокие глаза, он забывал свое прошлое, забывал всё на свете, и в душе у него становилось хорошо, тепло и уютно. Они говорили о жизни, о человеке, о судьбе. В основном, говорил конечно Яша, не щадивший запасов своего красноречия. Как зачарованный певец, изнывающий под окном своей прекрасной избранницы, он говорил… «о муках и мытарствах своей русской души».