Восьмой день недели

В кабинете поднялся невообразимый шум. Кто-то одобрял новшество, некоторые решительно восстали против. Максименков демонстративно отвернулся, стал разглядывать что-то за окном. Виктор, не обращая внимания на шум, неторопливо укладывал бумаги в красную папку.

— Товарищи, на этом заседание профкома закончим. Все свободны. Парфена Ивановича прошу остаться.

Максименков вышел из кабинета вместе со всеми, даже руки Виктору не подал. Проводив начальника цеха взглядом, Виктор удовлетворенно потер ладони, вышел из-за своего стола, сел на правую сторону приставного устройства, напоминающего журнальный столик, на котором грудой лежали карандаши, белели листочки бумаги, жестом пригласил Никитина пересесть ближе.

— Хорошо, что вы пришли, Парфен Иванович, — Виктор сразу дал понять, что распространяться на тему заседания не намерен, — я сразу начну разговор. Давным-давно мне пришлось услышать стихи: «С детства не любил овал, я с детства угол рисовал».

— Без стихов разумею — острые углы обожаешь, — Парфен выдавил из себя некое подобие улыбки. — Ну, что там у тебя для Никитина? Коли, режь, с землей смешивай, наказывай — поделом мне, старому дураку, проглядел, на институтских понадеялся.

— Взыскания не будет, — дружелюбно, с улыбочкой ответил Виктор. Вышел из-за столика, прошел по кабинету, разминая ноги. — Не ваша это вина, Парфен Иванович, а наша беда. Работаем по старинке, уткнулись в свое индивидуальное мастерство, а коллективный опыт вроде бы не для нас.

— Где шарага, там мастеру делать нечего, — слегка обиделся Парфен, — коллективно можно волков гонять, а футеровка… сколько моих печей годами стояло.

— Да, стояло, не отрицаю. Вчера. Сегодня. А завтра? Нужно на цыпочки приподняться, взглянуть вперед, на пять, десять лет.

— Ноги не гнутся! — буркнул Парфен. — У тебя, Константинович, энергия бьет через край, все в мировом масштабе, а я старинного замесу, творю потихонечку, полегонечку… Больно издалека ты заходишь, словно неопытный еще летчик на посадку.

— А к вам, чертям прожженным, без подхода нельзя. — Виктор отхлебнул глоток из стакана. — Не подумай, что хвастаюсь, только я гляжу далеко, как говаривал великий Ньютон: вижу далеко потому, что стою на плечах гигантов, живших раньше меня.

— И что же тебе видно с чужих плечей?

— Величественная панорама, дыхание захватывает. Мне кажется, Парфен Иванович, что будущее нашей промышленности не только в больших городах. Прообраз будущего — в нашем заводе. Всесторонняя выгода — людская занятость, слияние города с деревней, городской комфорт и деревенское питание, сочетание труда, расширение культурного кругозора, с одной стороны, и приближение к земле — с другой.

— Ишь ты, — удивленно качнул головой Парфен, — здорово. Тогда из городов шефам здесь будет делать нечего. Опять только это в мировом масштабе, а сегодня, завтра, сам говорил. В стекольном?..

— Хочешь, перспективу узреть? — Виктор неожиданно для себя перешел в разговоре на «ты».

— Давай. Якая-такая нашлась палочка-выручалочка. Всякие мы видывали.

— Три кита для начала. — Виктор придвинул к себе красную папку, разложил перед мастером бумаги, доверительно, словно по секрету, сообщил. — Мне бы годика три на разгон. Это не просто мечты, все обговорено в дирекции, в министерстве. Кит номер один: повышение температуры варки стекла.

— Годится.

— Кит номер два: устройство форкамер с наклонным подом для термической подготовки шихты. Третье: ввод источников тепла непосредственно вовнутрь стекломассы, Эффект — потрясающий!

— Силов хватит?

— Заключим договоры с институтами, дадим молодежи перспективу, вас, стариков, с насиженных мест подниму, передвину в наставники. — Виктор разволновался, выдвинул ящик стола, выкатил из стеклянной трубочки белую таблетку, проглотил, запил холодным чаем.

— Голова болит? — вежливо поинтересовался Парфен. — Он был удивлен всем, что удалось услышать в этом кабинете. В душе считал Виктора заурядным инженером, который выдвинулся благодаря стечению обстоятельств и красному диплому. Про себя подумал так: займет кресло — угомонится, не подозревал, какие идеи обуревают человека.

— Не выспался, лег вчера около трех ночи.

— Знамо дело, — кивнул Парфен, — холостяцкое житье-бытье.

Виктор ослабил галстук, ничего не ответил. Не на свидании он был. Все намного проще, прозаичнее. На техсовете обсуждали план реконструкции загрузочных устройств, начатый Максименковым, переругались в дым. Старая песня. Максименков предлагал остановить участок, а он… уверен: нужно вести реконструкцию без остановки производства. Время, время подпирает. Сроки, темпы, качество. Он почти физически чувствовал, как время, подобно песку, утекало между пальцами. Время — самая невосполнимая утрата. Черт возьми, можно заработать утерянные деньги, залатать прохудившуюся футеровку печи, повторить неудавшийся опыт, лишь пропавшее время вернуть невозможно. Виктор всегда с каким-то внутренним содроганием смотрел на секундную стрелку на экране телевизора, которая неумолимо отрубала время от жизни. Вспомнив об этом, Виктор решительно перешел к делу.