Восьмой день недели

— Ты, Парфен Иванович, подобно аккумулятору, накапливаешь энергию, опыт десятилетиями, а мне нужна скорость, скорость.

— Мы — люди маленькие, — Парфен любил прибедняться, — наше дело известное — круглое катать, плоское кидать. — Никак не мог сориентироваться, понять, куда гнет Виктор, какая такая роль отведена ему, Никитину, в наполеоновских планах молодого руководителя. И от непонимания терял уверенность, точку опоры, не знал, как вести себя, что говорить.

— Мы создаем крупное огнеупорное отделение. Век штучных гениев кончился. Бригада каменщиков-футеровщиков будет работать на один наряд. Возглавит отделение молодой инженер, приезжий, из Москвы. А вы… Снова незаметно для себя, Виктор перешел в разговоре на «вы», будете при нем вроде «зама» по обучению кадров. Наставником.

— Н-да, наказание так наказание, — растерялся Парфен, — осиротить желаешь, от живого дела оторвать, — понял слова Виктора по-своему: нашел-таки удобную, вежливую форму отстранить его от непосредственной кладки.

— Ребят сами подберете, научите их премудростям. Суть бригадного метода ясна: опыт новаторов — всем. Только есть одна просьба, — Виктор наклонился к лицу мастера, — пожалуйста, не сразу знакомьте молодежь со своими предками… с дедом Никито, с яичным желтком. Договорились? — протянул руку.

— В человеке, Витек, есть главный нерв, струна особая. Тронешь — она чисто-чисто зазвенит. Мой нерв — кладка, пойми ты, ручная кладка, — Парфен так и не пожал протянутой руки. Виктор неловко отстранился. — Меня с пацанвой равняешь? Шалопаи будут камни подносить, а я в общий котел стану вкалывать? Дудки!

— Скоро установим машину для напыления футеровки… машину. Зачем нам ручная кладка, для тренировки? И вообще, Парфен Иванович, наш разговор затянулся. Вот, возьмите! — подал Никитину новенькую брошюру. — Увлекательнейшая книжка. «Инструкция института «Огнеупоры» по кладке стекловаренных печей». Новейшая.

— Сам читай! — разозлился Парфен. Швырнул инструкцию на стол. — Не согласный я идти в бригаду.

— Уйдете с завода. Пора кончать с партизанщиной.

Парфен побледнел, вцепился обеими руками в подлокотники кресла. Последняя фраза ударила в самое сердце. Плохо помнит, как вышел из кабинета, как пил в приемной воду. Малость пришел в себя, когда очутился в цехе. В голове все еще звучали набатным колоколом обрывки фраз: «век штучных гениев кончился… уйдете с завода…» Походил возле печи, как очумелый, двинулся на выход. «Лады, коль мой век закончился, то баклуши бить стану, — решил про себя, — сколько времени телевизор не включал, не был с год в березовой роще, а раньше-то большим охотником считался до березового сока». Шел, не замечая прохожих, разжигал самого себя: «Приду, швырну оземь дедову плиту, сгребу в кучу образцы и… на помойку. Витек-то, оказывается, стоит на плечах гигантов, а я… я тоже далеко вижу. Наши местные мастера по каменной кладке испокон веку в России дороже золота ценились».

…Ксана нагнала Парфена за воротами завода, в аллее трудовой славы. Мастер только что прошел мимо собственного портрета, даже не глянул в его сторону. Два раза окликала, Парфен не отвечал. Догнала, взяла за рукав. Он остановился, нисколько не удивился. Спросил чужим голосом:

— Оксана Семеновна, скажи: кто стоит перед тобой?

— Парфен свет Иванович, симпатичный мне человек.

— Нет, неправильно! — отмахнулся Парфен. — Перед тобой — ноль, штатная единица, член бригады. Смекаешь?

— Опять чудишь — огород городишь.

— Я, ежели хочешь знать, преклоняюсь пред тобой, пред умом твоим, — неожиданно признался Парфен, шевельнул с досады широченными плечами. — Предлагала оглянуться, увидеть разную там красоту… К тому и возвращаюсь. Шабаш. Парфен Никитин начинает новую жизнь.

— Чего буробишь-то? Чего? — Ксана принюхалась, не под градусом ли мастер?

— А ты, Оксана Семеновна, будь сызнова моей любимой женой. Да. Перебирайся в квартиру, готовь свои салаты, переставляй мебель по собственному разумению, крути веселую музыку. Теперича мы с тобой на все картины ходить станем.

— Заболел что ли, Парфенушка? — Ксана осторожно притронулась ладонью к холодному лбу мастера, беспокойно оглянулась по сторонам: нет ли поблизости знакомых — помочь довести мужика до дома. С головой, видно, что-то. И немудрено: с его каменьями в сумке — ни дня, ни ночи. — Ксана подхватила Парфена под локоть, подвела к скамейке, присела рядом, лихорадочно соображая, что делать дальше. И тут Парфен подобрался, словно разом стряхнул с себя дурь, взглянул на женщину светлыми глазами:

— Шабаш! Разошелся, как холодный самовар. Может, правда, хватит пудовые каменья таскать, годы не те, хотя, честно сказать, какой из меня член бригады, я — мастер-единоличник. От одной тревоги за дело пропаду, поневоле стану за каждым присматривать, перепроверять, во все щели полезу, завоют от меня люди, дикими голосами взвоют…

— Не спрашивай старого, спрашивай бывалого! — отмахнулась Ксана, — объяснить по-человечески не можешь, все вокруг да около.

— Айда ко мне домой, там все и разобъясню…

* * *